Виталий Корягин - Винг
Суровый страж читал, близоруко склонясь к свитку и запинаясь на трудных словах, а Эдвард почти не слышал его, жадно вглядываясь в весенний солнечный день. И правда, сегодня не было над ним мирской власти, он устал бояться людей. Но первый раз в жизни он не ощущал и Божьей воли над собой. Ну что еще мог сделать ему Господь? Убить, как убил мать, отца, Иегуду? Все смертны на этом свете… Отправить в геенну, зная, что он всегда старался жить по Его заповедям? Да он на войне насмотрелся на мучения вряд ли уступающие адским! За полчаса, что вчера варил руку, убедился, что любую боль можно вытерпеть, если очень захочешь… Он не желал более жить с оглядкой, прятать любовь, кромсать свое счастье! Буде Господь воистину милосерд, он разглядит веру в его сердце и простит своего своевольного, но честного сына. Ну, а коли Он просто старый изувер, находящий удовольствие в стонах пытуемых на этом свете, в страданиях ада — на том? Что ж, тогда он не хочет такому подчиняться, не желает иметь с Ним ничего общего!
Шериф отступил в сторону. Рыцарь шагнул к жаровне, подручный последний раз поспешно пыхнул мехами и отскочил к краю помоста, юные чистые глаза его горели жадным любопытством. Палач взял Эдварда за правую руку, мельком оглядел ее сквозь прорези красного капюшона, поднял вверх, показывая собравшимся, и тоже отошел.
Сквозь струящийся над жаровней воздух рыцарь различил в толпе верховых Бренду и Дэна в группе местной знати. Черты лица кузины искажал ужас.
Площадь замолкла, тысячью недвижных лиц обратившись к Эдварду. Даже неугомонные мальчишки, облепившие, как грачи, еще по-весеннему прозрачные деревья у дворца, прекратили глупые комментарии. Отец Бартоломью снизу мелко крестил своего питомца. Рядом с ним в глаза юноше бросилось толстая, с открытым ртом, физиономия трактирщика из "Ножа и колбасы". Рыцарь медленно опустил правую кисть на угли, ощутил опаляющую боль и левой, прижимающей распятие к груди, рукой выключил через ткань одежды машину.
Сразу рядом послышался скрипучий тенор монаха:
— Pater noster, qui est…
Эдвард стоял на слабых, но своих, не машины, ногах, не ощущая никакой боли. Его ничуть не мучила совесть: раз он не виноват, Господь разберется, а он свою порцию мук получил еще вчера.
— …in nomine Deis…
Палач подался вперед, недоверчиво оттянул пальцем к носу глазную прорезь капюшона, не унюхав ожидаемого запаха горелого мяса. Скрипучий святой брат смолк, и его сменил речитатив гнусавого. Надо отдать им должное, иноки не тянули время, читая молитвы, жалели юношу.
Последнее…Amen! невольно выкрикнутое чтецом, заставило площадь разноголосо ахнуть. Эдвард включил машину и чуть не взвыл от невыносимого жжения. С трудом удерживаясь на грани сознания от жуткой муки, не идущей ни в какое сравнение со вчерашней — теперь-то он оценил ее — можно сказать, ласковой болью, почти ослепнув от слез, шагнул к палачу, протягивая раскаленную руку. Тот дотронулся до серой от пепла кисти и отскочил, дуя на обожженные пальцы. Боль согнула Эдварда, непреодолимая слабость заставила опуститься на колено, и он опять выключил питание машины.
Над ним склонился шериф, рядом палач поправлял сползший на глаза капюшон, пытаясь разглядеть результат пытки. Держа рукой в перчатке из толстой лосиной кожи кисть юноши, шериф рассматривал ее, а тому было все равно, лишь бы не это невыносимое страдание.
Наконец, служитель закона отпустил руку, выпрямился и, крикнул епископу:
— Милорд! Рука цела, ожогов не видно! Вот только горячая, как бифштекс со сковородки!
Площадь заколыхалась, загомонила, лица, до этого обращенные к помосту, повернулись друг к другу, все обсуждали невероятное известие о чуде.
Привычно перекрывая ропот звучным мелодичным голосом, отработанным на многолюдных мессах, епископ ответил, привстав:
— Пусть спускается! Пока дойдет сюда, остынет! Тогда разглядим получше!
Эдвард понял, что все кончено. Детального исследования его наивная хитрость наверняка не выдержит.
Шериф тронул его за плечо:
— Вставай, сэр рыцарь…
Он тяжело помотал опущенной головой, не желая снова включать машину, пока рука не остынет. Шериф в нерешительности стоял над Эдвардом, может, решил, что обвиняемый сомлел от боли и избытка переживаний. А сакс лихорадочно думал, как ему поступить, когда обман раскроется. Надругательства над процедурой Божьего суда ему ни за что не простят, и тогда — смерть, ужасная, на костре, как и положено колдуну. Попытаться отбиться?! Что ж, шансы на это, даже с голыми руками, есть, и неплохие… Но убийство соотечественников, позор, изгнание… Ну ладно, ада, обещанного за пролитие христианской крови, он теперь не страшится, но совесть-то у него осталась! Что, крошить невинных людей? Для них он чернокнижник, убийца, отравитель… Рыцарь осторожно потрогал левой рукой правую, понял, что короткая отсрочка истекает, чудесный материал Тиграна почти остыл.
Он поднял голову, намереваясь включить машину, встать и достойно встретить злую судьбу, но увидел, что шериф отвернулся и, присев на краю помоста на корточки, разговаривает с каким-то всадником. То был давний приятель, бейлиф, оставленный за старшего в Грейлстоуне, за его спиной на крупе коня устроилась какая-то женщина. Круглое лицо, румяные щеки, льняная челка над окольчуженным плечом старого воина тоже показались саксу смутно знакомыми… Да, он точно встречал… Аромат свинарника развеял последние сомнения, он вспомнил ее, работницу из отцовского замка.
Движение в толпе привлекло его внимание, он различил растерянное лицо Бренды. Но теперь ее взор был прикован не к нему, она смотрела вслед Дэну, конь которого раздвигал грудью ряды зрителей уже на краю площади. Вот всадник выскочил на лондонскую дорогу и, бешено вонзив шпоры, через мгновение скрылся за домами.
Шериф выпрямился, взор его метнулся по лицам толпы, остановился на Бренде, тщетно поискал кого-то рядом с ней. В досаде страж закона ударил себя кулаком по ладони и бегом ссыпался с лестницы, явно позабыв об Эдварде. Тот, наконец, включил машину, рука отозвалась последним слабым жжением, встал, провожая взором устремившегося к епископу шерифа.
Подбежав к прелату, тот припал к его уху; Эдвард невольно усмехнулся, настолько это напоминало исповедь, только без решетки между ними; но, к удивлению рыцаря, шериф показывал рукой на площадь, а вовсе не на него.
Епископ качнул митрой, поджал губы, мановением руки остановил излияния шерифа, подумал несколько мгновений и резко встал:
— Именем Господа! — он ударил посохом о землю. — Слушайте все! В безграничной милости Всевышний пожелал спасти невиновного и явил нам чудо, подобное чуду книги Данииловой. Рука юноши-рыцаря, наветами врага обвиненного в смерти отца, осталась цела в палящем пламени. Господь утишил его жар, смирил огонь! Восславим же всемогущество Творца, все ему подвластно! Но, дабы исчезли сомнения у маловеров, дабы не пропало втуне чудесное знамение, Бог указал и на подлинного виновника смерти тана Альреда, на истинного убийцу. Это — подлый рыцарь сэр Дэниэл!
По площади словно прокатилась волна. Ошеломленные люди не верили своим ушам, переспрашивали друг друга, что сказал прелат. Несколько минут не утихал ропот.
На помосте скрипучий монах толкнул локтем гнусавого, кивнул на епископа, хихикнул:
— Интересный каламбур: и чудо Даниилово, и убийца Дэниэл…
Эдвард тоже не сразу осознал значение слов прелата. Из-за края помоста ему улыбнулся отец Бартоломью, затем, раздвигая толпу жестом благословления, двинулся к Бренде, горько поникшей в седле. Подошел, ласково похлопал по круглому колену, обтянутому шерстяной юбкой, она отвела руки от залитого слезами лица, потянулась к старику, как обиженный ребенок к няньке.
Снова загремел над площадью голос епископа:
— Отравитель подкупил холопку, и та подбросила в вещи сэра Эдварда пакет с ядом, не ведая, что в нем. Узнав, в чем обвинили молодого хозяина, она все поняла и призналась в содеянном. Жаль, но убийца увидел, что из замка доставлена важная свидетельница, уличившая его, понял, что будет разоблачен, и успел бежать…
— Надо задержать его сообщницу, леди Бренду, давшую дяде яд в вине! — рявкнул шериф.
Но отец Бартоломью погладил по руке Бренду, горько зарыдавшую, услышав грозные слова, и крикнул в ответ:
— Милорд епископ и ты, сэр шериф, девушка невиновна! Я уверен — мысль эта лишь сейчас пришла мне на ум, и объяснила все — отравитель отлил сонное зелье во флакон, в котором уже находился яд. Ее слова, что дядя не пьет дешевого вина, облегчили злодею исполнение гнусного замысла. Ваше преосвященство, молю вас, простите глупую девчонку! Господь явил нам сегодня чудо милосердия, оберег невинного, будем же и мы достойны его!
Прелат, секунду подумав, неохотно склонил голову в знак согласия и повернулся спиной к помосту.
