Тимур Максютов - Князь из десантуры
Далеко на горизонте чернела полоска – это начинались знаменитые добришевские чащобы. Дмитрий сказал:
– Может, передумаешь, Азамат? Найдутся в княжестве и место для твоих всадников, и заливные луга для их коней.
– Нет, князь, наша земля – степь. Там сейчас нестроение, хана нет, монголы ушли. Будем Чатыйский курень возрождать. Да и царь Габдулла на службу позвал, предложил кыпчакам под его сильную руку встать. Боюсь вот только, – Азамат смутился, покраснел.
– Чего боишься?
– Не знаю, как и сказать. Ислам надо принимать – это ладно, да только обряд там особенный. Вот… Тайный уд обрезают.
– Не боись, степняк! – Хорь захохотал, хлопнул половца по спине. – Всё не отрежут, оставят чуток. Я-то знаю. За Хасей поеду, так, может, и меня папа Юда на такое уговорит.
– А давай, – усмехнулся Дмитрий, – не знаю, как тебе, а дружине точно понравится: ты их круглыми днями гоняешь, а так хоть в субботу от тебя отдохнут.
– Посмотрим, – подмигнул бывший бродник, – мне, может, надоело прозываться вонючим зверьком, стану не Хорем каким-то, а уважаемым человеком, Хаимом.
– Только с делами быстрее закругляйтесь. Свадьба на зимнего Николу назначена, мы с Настей ждём вас всех.
– Буду, конечно, – солидно кивнул Азамат.
Хорь сказал:
– Успею, лодку уже мы с Анрюхой купили. До Согдеи быстро доберёмся, вниз-то по течению. Хасю заберу – и назад. И Юду с собой возьму, чего ему там одному болтаться. А хороший кабак нам и в Добрише не помешает.
Тамплиер вздохнул:
– Я не смогу, дюк. Мне предстоит трудный путь в сирийский город Алеппо, а оттуда в Акру, где расположен капитул ордена, и пока наши мудрецы не прочтут завещание магистра Гуго де Пейна – назад не жди. Мыслю, великие тайны откроются.
Князь поглядел на побратимов. Потом повернулся к реке – ветер ударил в лицо, заставил покраснеть глаза.
Дмитрий сказал:
– А всё-таки мы молодцы. Такое дело великое сделали. И врага прогнали, и землю свою сберегли, и с Булгаром подружились. Вот если бы этой силой монголов через четырнадцать лет встретить, да вместе с ними в Европу. Создать одну общую державу, от океана до океана; и чтобы в ней жили достойно все народы и языки, и все религии, без войн и розни, по закону и справедливости… Мечты. Несбыточные.
– С тобой, брат, и не такие мечты можно в реальность превратить.
Они стояли, обнявшись, на краю косогора – бритый кыпчак, чёрноволосый франк, рыжий князь и воевода в зелёной кепке козырьком назад. Разные, но одной крови.
Солнце клонилось на запад, будто звало: айда за мной, братишки.
Эпилог
Где-то в Сибири.
Примерно 1933-й год
На хрустящий рафинад снега резким контрастом ложились тени заиндевевших кедров – словно выгрызали чёрной пастью глубокие раны.
Председатель попробовал открыть набухшую дверь. Всем телом ударил – фанерка с рукописной надписью «Школа» сорвалась и повисла на последнем гвозде.
– Проходите. Тут и комната, где будете жить. Печка ещё горячая, с утра протапливал, сейчас чаю сообразим. С мороза, конечно, лучше бы водки, но не предлагаю. Не обзавёлся ещё запасами.
Гость нащупал крючок из проволоки на бревенчатой стене, повесил дырявый лагерный бушлат. Потёр задубевшие руки, присел на лавку. Сказал:
– Ради бога, извините. Я сниму обувь? Ног не чувствую.
– Со всем вашим удовольствием, ничем не стесняйтесь, – кивнул председатель. Пустой рукав ветхого пиджака заправлен в боковой карман, орден Красного Знамени покосился на лацкане.
Гость с трудом содрал разбитые ботинки, размотал тряпки. Начал растирать красными ладонями бледные ступни с тёмными пятнами заживших язв.
Хозяин и одной рукой управлялся ловко. Поставил разнокалиберные кружки, миску с сухарями. Из жестяного чайника туго ударила струя чёрной дымящейся жидкости. Достал из кармана тряпицу, положил на стол, развернул – там был облепленный махорочными крошками неровный кусок сахара. Метко стукнул тыльной стороной ножа, разделив точно пополам.
– Угощайтесь. Завтра продукты вам завезу и керосиновую лампу. Сегодня уж так, в темноте.
– Ничего, я не балованный. После всего мне тут раем кажется.
Председатель усмехнулся:
– Понимаю. Сам тоже, знаете ли… Восемь лет на Соловках. Вот, в партии восстановили и даже орден вернули. Только годы-то кто мне вернёт? И здоровье.
– Руку тоже там?
– Нет. Руку мне в двадцатом, на Южном фронте. Офицерик один сподобился шашкой. Там история мутная, полк поступил в распоряжение московского комиссара. Вылитый зверь обезьян, даром что с маузером.
Гость подобрался, отставил обжигающую кружку. Кашлянул, сказал тихо:
– Знаете, если нам вместе работать, то лучше без недомолвок… Я служил в армии Деникина. Штабс-капитан. И если вам неприятно моё общество, то я могу…
– Пейте чай-то, остынет, – перебил однорукий, – вам надо согреться. Болеть тут никак. Фельдшера того. Тоже арестовали. А до райцентра – сотня вёрст.
Помолчал и продолжил:
– Я вам так скажу. Те годы вспоминаю… Лучшее было время. Рысью марш, шашки вон, даёшь Варшаву, дай Берлин. Казалось, вся планета под нами горит, прогибается. Дойдём до Америки и последнего буржуя утопим в океане ради человеческого счастья. А где оно теперь, счастье? Добрых крестьян кулаками обозвали, да в расход. У меня брат мастером на заводе… При царях-то лучше жил. Квартира о пяти комнатах была, с прислугой. Теперь в коммуналке, дочке отрез на платье не достать. А меня самого как? Героя Гражданской, на фронтах калеченного… Эх!
Хозяин шарахнул по столу кулаком. Тоскливо заметил:
– Сейчас бы казёнки. Сильно водки не хватает.
Стоящий на плите закопчённый чайник неожиданно запел фальцетом – будто флейтист попробовал инструмент. Председатель вздрогнул, усмехнулся.
– Ладно, что уж теперь. Просрали мы своё будущее, такая моя резолюция. И вы своё просрали. Хоть и воевали мы по разные стороны, глотки друг другу грызли – а теперь одинаково, выходит, по самую маковку в дерьме сидим. Этакий вот парадокс.
Гость грел пальцы, обхватив кружку. Задумчиво сказал:
– Зато прошлое у нас было славное.
– Это да, – согласился председатель, – вспомнить есть что. Только, выходит – чем веселее прошлое, тем горше будущее. Ладно, обживайтесь. А со следующей недели начинайте занятия. Детишки-то совсем тут одичали, как весной учителя забрали – так ни книжек, ни науки. Шкодничают да футбол пинают. А без грамоты никак, верно? А то и у этих будущего не будет. Семья-то есть?
– Жена и сын. В Ленинграде.
– Ух ты, славно! Вызывать будете?
Подождал ответа. Хмыкнул:
– Хотя вряд ли. Я бы не стал. Прощевайте до завтра.
Гость сидел у пыльного окна. Смотрел, как ковыляет тёмная фигурка по искрящемуся снегу. Встал, прошёл в класс.
Тронул пальцем толстый слой пыли. Поднял с пола разбитый глобус. Там, где полагалось быть России, зияла дыра – будто кто-то врезал сапогом.
Да. Сияющим хромовым сапогом. В таёжную деревушку нагрянули весной. Обнаружили троцкистский заговор в лице предыдущего председателя, местного фельдшера и единственного учителя.
На чёрной школьной доске белели трудно различимые буквы.
ПРОШЕДШЕЕ ВРЕМЯ
НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ
БУДУЩ
Учителя взяли прямо во время урока.
Гость потрогал седые колючки отрастающих волос. Взял в руки мел. Застучал по доске.
Закончил писать и поставил точку. Остаток белого параллелепипеда хрустнул и рассыпался в прах.
Вытер рукавом пыль с учительского стола. Нагнулся. Кряхтя, начал собирать разбросанные по затоптанному полу книги.
Когда уходил из класса, оглянулся.
Буквы стояли безупречными шеренгами, равняясь направо – словно румяные юнкеры.
Ты будешь пытаться снова и снова
Переделать прошлое, чтобы изменить будущее.
Пока не поймёшь:
ВСЁ ДЕЛО В НАСТОЯЩЕМ.
