Казачий адмирал (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич

— Ответ к зиме будет, не раньше, — уверенно заявил князь, зная нерасторопность московской бюрократии — достойной в этом плане наследницы Византии. — Так что, когда мой заказ выполнишь, остальное можешь продавать, кому хочешь, только пошлину заплатишь.

Ответ пришел намного раньше, месяца через полтора. В вопросах собственной безопасности бюрократия, что византийская, что московская, проявляла чудеса расторопности. Мало того, прискакал подьячий Антип Дудка, чтобы закупать весь порох, который я изготовлю, проверять его качество и расплачиваться собольими шкурками вместо денег. А ежели что утаю или продам на сторону, буду обвинен в измене и укорочен на длину головы. Взамен мне разрешалось вывозить соболиные шкурки — главный экспортный товар — за пределы Московского царства без пошлины.

— На соболях мы двойную цену возьмем! — восторженно пообещал мне Мыкола Черединский. — Я их у турок буду на соль и вино менять и в Чернигове продавать.

В середине сентября жилой дом был достроен, каменщики и плотники ударно занимались хозяйственными пристройками, чтобы закончить их до холодов и вернуться домой в Чернигов. Впрочем, почти половина рабочих собиралась перебраться на жительство в Путивль. На ближайшие года три, если не больше, ведь спешить не надо будет, у них есть работа — строительство еще трех таких же домов.

В конце месяца в Путивль приплыла Настя Черединская с моими детьми и своим домашним скарбом. Баркасы заполнила до отказа всякой ерундой, словно перебиралась на необитаемый остров. Я ей объяснил, что должна одеваться и вести себя, как дочь шляхтича. Если шляхтич женится на простолюдинке, то лишается своего привилегированного статуса. В Московии вроде бы все проще, но на всякий случай сестра моей жены пусть будет благородной. Я помог ей обустроиться, проинструктировал, как воспитывать и чему учить моих детей. Свояку выделил деньги на строительство трех домов и передал управление деревнями и фабрикой. Напоследок написал завещание, согласно которому каждый мой сын по достижению шестнадцати лет получал каменный дом и деревню, становился помещиком, а после смерти Анастасии Черединской еще и четверть остального имущества, которое, как надеюсь, прирастет стараниями ее мужа. Я взял у князя Мосальского новую подорожную и вместе с Ионой на трех лошадях, двух верховых и вьючной, отправился якобы на службу к французскому королю. Старую подорожную вместе с сочиненной мною родословной оставил детям, чтобы у них было свидетельство благородного происхождения. Во времена Смуты появились не только самозваные цари, но и фальшивые князья и бояре. Как мне рассказал Андрей Мосальский, сейчас начали разбираться, кто есть кто. Признание моего статуса гетманом Ходкевичем, иностранцем, наверняка произведет впечатление на московских бюрократов. На Руси испокон веку существует наивная вера, что те, кто живет западнее, врут, жульничают, воруют и берут взятки меньше. Может быть, это своеобразное проявление национальной мании величия.

Глава 67

Короче было бы добраться до Голландии по суше, через Центральную Европу, но там сейчас идет война. Католики якобы выясняют отношения с протестантами, а на самом деле решают вопрос перенаселенности территорий. Испания, Португалия, Франция, Англия и Голландия выплескивают активные излишки в колонии, а у немецких княжеств такой возможности пока нет, приходится утилизировать привычным способом. Второй путь пролегал до ближайшего порта Балтийского моря, а потом на купеческом судне по морю. Его я тоже отмел. Во-первых, не хотелось мерзнуть по пути, а во-вторых, на Балтийском и Северном морях появилось много пиратов. Не уверен, что они признают во мне своего. У меня и так с собой средств, в основном в драгоценных камнях, лишь на небольшой гукер, а встреча с пиратами сделает и вовсе нищим. Поэтому поехал южным маршрутом, самым длинным, но зато теплым и более безопасным — по суше до Адриатического моря, а дальше на судне. Иона проводит меня, а потом вернется к запорожцам, где исполнится его мечта стать полноправным казаком. Подорожную для него на обратную дорогу я написал сам от имени гетмана Малой Руси и великого гетмана Войска Запорожского Петра Сагайдачного, почившего весной. По слухам, перед смертью он внес в поминальник «невинно убиенного Якова Бородавку», за убийство которого, как посчитал Петр Сагайдачный, и был наказан отравленной стрелой в правую руку, державшую саблю, отрубившую голову кошевого атамана. Кстати, и его противник под Хотином, турецкий султан Осман Второй, прожил не долго. Его убили янычары, наказав за смерть своих собратьев во время проигранного сражения. Большие потери прощаются только победителю.

Впрочем, моя подорожная так ни разу и не пригодилась. Из-за Ионы, который одевался по казацкой моде и имел длинные усы и хохол, нас везде принимали за запорожцев и чествовали, как героев. Несмотря на все старания поляков убедить мировую общественность, что это именно они дали отпор туркам, все знали, кто именно внес наибольший вклад в победу. Особенно хорошо нас встречали в приграничных с Османской империей территориях.

Я собирался добраться до Генуи и там сесть на торговое судно, но по пути план изменился. Слишком часто на дорогах стали попадаться отряды навербованного пушечного мяса, которых вели к местам убоя и которые, чувствую приближение смерти, вели себя, как бандиты. На нас двоих они не нападали, считая братьями по несчастью, но обычно мы путешествовали в составе каравана, и приходилось вмешиваться в конфликты, пока что заканчивающиеся бескровно.

Мы решил заехать в ближайший морской порт Триест и оттуда продолжить путь по морю до Венеции и дальше. В порту застал небольшой старый английский флейт «Святой Августин», который грузился медью и свинцом. Капитан — коренастый краснолицый ирландец с носом-картошкой, покрытым синими жилками, и с седыми пушистыми усами — согласился взять пассажира, затребовав сотню фунтов, но быстро согласившись на сотню шиллингов с учетом питания за капитанским столом.

Судну предстояло грузиться еще несколько дней, поэтому я поселился на постоялом дворе рядом с портом, сняв большую комнату с двумя кроватями. На второй спал Иона. Сразу по приезду я разрешил ему поехать обратно, но, как догадываюсь, юноша не спешил начать самостоятельную жизнь. До сих пор за него принимал решение кто-то другой, и теперь Иона ждал, когда останется один и впервые будет вынужден сделать выбор. Люди этой эпохи не понимают и не принимают индивидуализм. Толпой им привычней.

Убивая днем время, мы гуляли с ним по городу. Для Ионы многое было в диковинку. Сейчас Триест — маленький, тысячи на четыре жителей, сонный городок, входит в герцогство Крайна Римской империи, то есть под немцами. Раньше принадлежал Венецианской республике. В бытность венецианцем я собирался сплавать в Триест, прикупить в его окрестностях земли для выращивания зерновых, которых постоянно не хватало в Венеции, но так и не сподобился. В двадцать первом веке, когда я побываю здесь в первый раз, город уже будет итальянским. Мы тогда пришли за большими, многотонными трансформаторами «Сименс», которые должны были отвезти в американской порт Хьюстон. Попали на выходные, потом еще пару дней ждали, когда судовладелец и грузоотправитель порешают вопросы, и день грузились, так что у меня было время прогуляться по Триесту. Тогда он тоже был сонным, но количество жителей выросло раз в пятьдесят-шестьдесят. Мы стояли на противоположном берегу бухточки на окраине города. На пустыре неподалеку от проходной ночевали автофуры из разных стран Европы, в том числе и российские. Впрочем, проходная — это громко сказано. К причалу вела асфальтная дорога, к которой от склада подходило сетчатое ограждение. Ворот не было. Метрах в пятидесяти от этого места под навесом сидели на стульях, похожих на шезлонги, двое охранников. Всю смену они или болтали, отчаянно жестикулируя и смоля одну сигарету за другой, или дремали. Одна смена состояла из старого сухощавого мужчины и девушки лет двадцати шести, обладательницы слишком широкой задницы. Эти говорили мало, я даже подумал, что муж и жена. Старик обычно кемарил, а девушка просматривала глянцевые журналы.