Ольга Денисова - Мать сыра земля
— У-уб-уббирайс-ся! — выговорил наконец Моргот и вытянул вперед трясущийся указательный палец. От волнения он снова начал сильно заикаться.
— Морготище, — Макс пожал плечами, присаживаясь на край стула напротив него, — Морготище, наблюдение сняли три дня назад. Я только что узнал… Я бы сразу пришел, но я не знал…
— В-в-вон! У-у-убирайся! — Моргот оттолкнул тарелку со щами, и они расплескались по столу. — С-с… с-с ума сошел. В-вон от-от-от… в-вон от-отсюда!
— Морготище… Ну перестань. Мама тебе пирожков прислала. С печенкой. Ты же любишь с печенкой… Я выпить тебе принес. Вот.
Макс выставил на стол литр водки и сделал нам знак достать стопки. Бублик сообразил мгновенно, и через секунду они стояли на столе. Макс вытер стол и убрал тарелку на плитку.
— Выпей, Морготище, тебе надо. Ну?
Моргот попытался сопротивляться, нелепо и неловко взмахивая руками, но Макс влил в него полную стопку водки почти насильно.
— Что с тобой сделали, Морготище… — Макс скрипнул зубами. — Ты… Ты как? Сейчас как? Тебе врач нужен, наверное?
— Д-думаешь, я не знаю, з-зачем т-ты п-пришел? — злобно выдавил Моргот. — О-очень т-тебя ин-инте… интерес-сует, что с-со мной? Н-наплеввать т-тебе, ш-што с-с-со мной. Т-ты п-про н-нее п-пришел с-спросить…
— Морготище, это неправда. Ты — мой друг. Ты преданный друг, мой самый верный друг, понимаешь? — на глазах Макса выступили слезы. — Я всю жизнь буду тебе благодарен.
На секунду во мне шевельнулась надежда: раз Макс так говорит, значит, Моргот его не выдал, значит, я ошибся! Но реплика Моргота снова повергла меня в уныние:
— Ч-чушь…
Я подумал, что Макс не знает о предательстве Моргота, не верит, как не хотел верить я.
— Это не чушь. Прости меня. Я не верил в тебя. Я сомневался в тебе. А ты… ты не сломался.
Макс налил водки себе и быстро выпил, а потом снова наполнил стопку Моргота и сунул ему в руки.
— Выпей. Не говори ничего.
Моргот долго рассматривал стопку, потом выпил — маленькими неудобными глотками, — поперхнулся и снова уставился в пустую стопку.
— Я с-сломался… — наконец сказал он: с вызовом, безо всякого чувства вины.
Сердце мое оборвалось: значит, я был прав?
Макс поднялся и подвинул табуретку так, чтобы сидеть рядом с ним.
— Это все ерунда, Моргот. Ты же ничего не рассказал, правда? Значит, не сломался. Остальное — неважно.
Моргот закрыл лицо руками и хотел встать, рванулся в сторону каморки, как будто собирался спрятаться, но Макс обхватил его за плечи, усадил и прижал к своему плечу.
— Перестань. Все кончилось, Морготище. Все прошло. Не надо так. Выпей еще. Я перестреляю их всех, слышишь? Я убью их всех! У меня есть снайперская винтовка. Я их перебью по одиночке.
Я не знал, что мне думать. Я хотел верить Максу, но Моргот каждым своим словом рушил эту веру. Может быть, Макс все же ошибается и ничего не хочет слушать? Не хочет верить?
— Т-ты г-городишь ер… ер…
— Нет, это не ерунда. Выпей. Ну что ты трясешься? Выпей.
Макс налил Морготу водки, тот взял стопку обеими руками — они дрожали так, что водка проливалась на стол. Как у Салеха, когда он выпивал утром свой первый стакан.
— Давай, давай, не смотри, — подбодрил его Макс. — Самое лучшее для тебя сейчас — как следует напиться.
Моргот поднес стопку к губам, хлебнул, кашлянул и глотнул еще.
— Вот, — протянул Макс, — закуси пирожком. С печенкой.
Моргот кивнул, откусил кусок, но поперхнулся и долго кашлял. Макс замахнулся, чтобы ударить его по спине, но вдруг осекся и не стал этого делать.
Мы сидели так тихо, как будто нас в подвале и не было.
— Не надо, не переживай так. У тебя болит что-нибудь?
Моргот покачал головой.
— Я врача приведу, к вечеру. Пусть посмотрит на всякий случай.
Моргот замотал головой, пытаясь что-то сказать, но так и не смог ничего выговорить.
— Да что ты, Морготище, — Макс шумно сглотнул и налил водки себе, — что же… что же сделали-то с тобой…
Он взял руку Моргота и провел пальцами по запястью, с которого еще не сошли темные пятна. Моргот вырвал руку и сунул ее под стол.
— Ос-с-тавь м-меня в… в… в покое! С-самое г-гнусное т-там — не на ч-чем п-повеситься! И нечем п-перерезать себе г-г-глотку!
— Не надо так. Ты же все выдержал, ты молчал.
— Я н-не молчал! Я г-говорил н-не останав… навлива…ваясь.
Я слушал их и не понимал: что же все-таки произошло? Рассказал Моргот про Макса или нет?
Когда от литра водки осталась треть, Моргот перестал заикаться и размяк, а Макс, совсем пьяный, все пытался его успокоить.
— Макс, я н-ничтожество. Я п-полное ничтожество! — язык у Моргота заплетался не столько от заикания, сколько от водки. — Ты… ты п-представить с-себе не можешь…
— Да ты герой, Морготище, пойми ты!
— Я с-сломался сразу, Макс. Меня еще б-бить т-толком не н-начали, а я уже с-с-сломался. Макс, они с-смеялись н-н-на-надо мной…
— Перестань. У тебя низкий болевой порог, ты же сам говорил.
— К-кого это интересует?
— Это меня интересует. Я… я думал, ты не выдержишь, — Макс всхлипнул, и голос его задрожал. — Морготище, я по ночам все булочки вспоминал, которые у тебя отбирал на переменах. Я спать не мог. Если бы можно было все вернуть, я бы… я бы никогда… я бы никогда тебя не обидел. Даже если бы ты не выдержал, я бы тебя не осуждал, понимаешь? Я ночами все представлял, как эти булочки тебе отдаю. Я тогда еще не знал, что ты ничего не сказал. И все равно… Ты самый верный друг, Морготище…
— П-перестань. Я с-себя с-спасал, не т-тебя… Если бы я х-хоть п-полс-слова… М-меня б-бы не выпустили…
И эти слова Моргота я тоже не знал как истолковать. Если он спасал себя, а не Макса, значит, он Макса выдал? И за это его выпустили? Я не понимал Макса, его уверенности в Морготе.
Макс взял его за запястье, пристально посмотрел и осторожно опустил руку Моргота ему на колени. Потом взял бутылку и отхлебнул прямо из горлышка.
— Надо врача, обязательно, — сказал он, выдыхая.
— Н-не надо. Я н-не хочу. Я не хочу, чтобы кто-нибудь видел… с-следы еще остались… Я их мочалкой тру, а они не с-смываются…
— Зачем?
— Я не хочу… чтобы кто-нибудь в-видел.
— Я убью их всех, ты понял? Я их всех убью! Они больше никогда не будут смеяться! Никогда! — Макс лил пьяные слезы и стучал кулаком по столу.
Только когда от литра осталось всего ничего, Макс наконец решился спросить Моргота:
— Послушай, не сердись на меня… Скажи, ты видел Стасю?
— Д-да, — нехотя ответил Моргот и опустил глаза.
— Как она? — Макс спросил это шепотом и замер с открытым ртом.
— Я… Я не знаю… Я не помню… Я п-почти ничего н-не помню…
Моргот вдруг снова закрыл лицо руками. Я думал, он плачет, но я ошибся. Когда он, примерно через минуту, опустил руки на колени, лицо его было покрыто красными пятнами, нездоровыми, неестественными.
Стася вздыхает в ответ на мой вопрос.
— Да, я видела его там. Я не знаю, зачем они это устроили. Это не выглядело, как очная ставка. Мне кажется, они хотели мне этим что-то сказать, как-то задеть меня, что-то шевельнуть во мне. Они не знали, кому я передала документы, и, наверное, подозревали и Моргота тоже. Может быть, они думали, будто он что-то значит для меня. Я не знаю.
Она отводит глаза, и по ее плечам пробегает дрожь. Они проверяли, не его ли она покрывает, — по ее лицу они, я думаю, определили это очень быстро.
— Мне неприятно об этом говорить. Они превратили его в ничтожество. Он плакал и умолял, плакал и умолял… Он ползал на коленях. Он упал в обморок на пороге камеры для допросов, я даже не сразу поняла, что это он. Да, конечно, то, что с ним делали, было очень жестоко, меня они так не мучили: боялись, что у меня не выдержит сердце. Но… Он совсем потерял человеческий облик. И он непрерывно говорил. Он надеялся, что этим может вымолить у них снисхождение. Они заставляли его вспоминать наши встречи по минутам, и он вспоминал их по минутам. Они проверяли его показания по нескольку раз — не собьется ли он. И он не сбивался, я даже не думала, что человек может запоминать такие подробности. Он выложил им про меня все: и что знал, и о чем догадывался. Он дословно повторял наш разговор о документах, о том, что я хочу передать их Сопротивлению. И разговор о секретном цехе, самый первый разговор, после ссоры Виталиса с дядей Лео…
Я молчу, и она смотрит на меня так, словно я ее осуждаю. И хочет как-то оправдаться.
— Он предал меня, понимаете? Он предал меня, он снова думал только о себе! Я понимаю, я не имею права его осуждать. Кто я для него? Почему он должен был молчать ради меня? Но я не могу ему этого простить. У меня не хватило сил его жалеть, он был отвратителен, мерзок, он оказался настолько слабым, настолько бесхребетным существом, что не заслуживал даже жалости! Если бы он знал хоть что-нибудь о Максе, если бы он хоть раз встретил меня с ним, или услышал телефонный разговор, или… Я приходила в ужас от этой мысли: а вдруг Моргот подглядывал за мной? Вдруг он видел Макса? На мое счастье, он никогда его не видел… Он догадывался, что у меня кто-то появился, и об этом говорил тоже. Но он не знал, кто это. И, наверное, сожалел, что не знает.
