Попова Александровна - Пастырь добрый
Не дожидаясь напарников, Курт присел перед бесчувственным телом, первым делом сняв с него ремень с коротким клинком; бросив мимолетный взгляд на валяющийся рядом арбалет, он вздохнул, лишь сейчас поняв, отчего тот больше не стрелял, перейдя к соблазняющим речам — арбалет, по всему судя, принадлежит не ему, подобран у убитого Ланцем стрелка, и заряд был всего один — тот самый, благополучно миновавший майстера инквизитора у могилы хамельнского углежога. Знать бы — можно было б не играть в бойца зондергруппы, приблизиться попросту, шагом, ничем не рискуя, не валяясь лишний раз в грязи и не суетясь. Возвратиться бы в это прошлое и переиграть…
Сняв клинок, оружейный ремень Курт приспособил беспамятному чародею на руки, завернув их за спину, ремень от штанов — на ноги, лишь после этого занявшись осмотром собственно самого тела, дабы убедиться в том, что тот не намерен отойти к своим дальним предкам здесь же и сейчас.
— Magnus Dominus[140]. — Ланц, приблизясь, остановился рядом; голос у сослуживца был сорванный и утомленный — видно, сегодняшний день ему тоже особенного удовольствия не доставил и сил отнюдь не придал. — Неужто живой?
— Это радость за мое или за его самочувствие? — уточнил Курт, и тот покривил губы в усмешке, отмахнувшись.
— Тебе-то что сделается… Сдается мне, ты ему челюсть своротил; как говорить будет?
— Сломал пару зубов, — возразил Курт, поднимаясь, и ухватил связанного за воротник. — Подсоби.
Бруно, когда они возвратились к угасшему кострищу, опустился наземь, молча кривясь и держась ладонью за ногу — чуть выше колена багровел короткий неглубокий порез; увидя такой же над тем же коленом сослуживца, он невольно улыбнулся.
— Перевяжитесь, — посоветовал Курт наставительно. — К прочим радостям не хватало еще заражения — в этой грязи, небось, такое водится… Что супишься? такая пустяковина — вполне для первого в жизни боя простительно. Радовался бы.
— Я только что убил человека, — тихо отозвался подопечный; на Курта он не смотрел, глядя на то, как вода, окрашиваясь алым, сбегает по ноге в землю. — Не вижу, чему здесь особенно радоваться.
— Святой Бруно снова за свое… — вздохнул он, мельком переглянувшись с Ланцем. — На сей раз все еще проще, чем когда бы то ни было: не человека, а врага. Он — или ты. Не сожалеешь же ты, в самом деле, что не подставил ему вместо ноги шею?
— Я не помешался настолько, чтобы не осознавать разницы между тупым убийством и самозащитой, — покривился тот болезненно. — Вот только не жди, что я начну прыгать от радости; так ли, иначе ли, занятие это не из приятных. Наверняка тебе это известно лучше, чем кому-то из нас.
— Перевяжись, — повторил Курт, отмахнувшись. — О грехах человеческих после договорим.
— А мои труды — все прахом? — кивнув на угасший костер, с напускной обидой вздохнул Ланц, уже успевший снять со своего убитого жеребца дорожную сумку; на придавленных неподвижной тушей голубей в узкой клетушке он взглянул озабоченно, однако промолчал, убедясь в том, что вторая пара, подвешенная к седлу другого коня, цела и невредима. Все это время похвально державшиеся курьерские лишь теперь начали нервно перетаптываться, пофыркивая и тряся головой — видно, и их терпению, наконец, наставал предел. — Теперь все сначала; а сколько сил было положено…
— А главное — ценного продукта израсходовано? — договорил Курт, и тот с улыбкой пожал плечами, накладывая повязку прямо поверх штанины. Он покривился. — На рану плеснул бы.
— Обождет. После; сейчас эта бесценная субстанция потребуется, чтобы заново разжечь огонь, который ты благополучно профукал.
— На тебя б я посмотрел на моем месте, — огрызнулся он, мельком бросив взгляд на все еще бесчувственного пленного, и, присев на корточки перед Бруно, не слишком ловко управляющегося с перевязкой, отвел его руки в сторону. — Дай сюда; ты себя покалечишь.
Процедуру, учиняемую над ним, подопечный снес почти стоически, хотя несколько насмешливых взглядов и было брошено в его сторону Ланцем, уже суетящимся подле залитого водой и разбитого градом кострища; ни он, однако, ни Курт над этой и в самом деле пустяковой раной больше не подтрунивали и ни слова издевки не произнесли. Огонь разгорелся довольно скоро, и к последней, главной стадии операции давно уже можно было приступить, однако никто не высказал этого вслух, посвятив несколько долгих минут подробному обсуждению произошедшего; выслушав рассказ сослуживца о его странном противнике, Курт поведал о своем, ясно понимая, что этот спокойный, точно бы все уже позади, беспечный разговор есть необходимая всем им короткая передышка, нужная не столько телу, хотя и оно уже давно взывало о милости, но более — нервам, мыслям, рассудку перед тем, как все это продолжится. Возможно, все окончится просто — брошенная в огонь флейта вспыхнет, быть может, ярче обыкновенного куска дерева, а возможно, и попросту сгорит, как этому дереву и полагается, а может статься, что беготня под редким дождем, частым градом и постоянным ветром, лежание в грязи и воде повторятся еще не раз; и, как знать, помогут ли…
Плененный все так же лежал недвижимо, закрыв глаза и едва дыша, из чего Курт сделал злорадный вывод, что одарил своего противника не только щербиной, но и довольно сильным сотрясением; когда тот очнется, его должно неслабо мутить, что при допросе наверняка пойдет на пользу ситуации. Пока же, во избежание лишних проблем, он предпочел закупорить чародейский рот крепким кляпом.
— Занятно, — оценил Бруно, следя за его действиями из-под все еще нахмуренных бровей. — Вот это я вижу впервые — инквизитор затыкает арестованному рот, чтоб чего не сказал.
— Не все слова одинаково полезны, — отозвался он, распрямляясь, и решительно вздохнул: — Ну, что, collegam? Пора кончать с этой дудкой — сколько уж можно тянуть; перед смертью не надышишься.
— Точнее и не скажешь… — чуть слышно пробормотал Ланц, стоящий вот уж около минуты молча и не шевелясь, глядя в разверстую могилу углежога странным, словно застывшим взглядом; с места он стронулся с усилием, сильно припадая на порезанную ногу и кривясь, точно бы к плечам его был привязан нагруженный камнями мешок, влачащийся по земле. Флейту он, наклонившись, подобрал прежде, чем кто-либо успел его остерегающе окликнуть.
— Я б на вашем месте эту дрянь руками бы не трогал, — неуверенно посоветовал Бруно, осторожно приблизясь и рассматривая резную трубку с опасливым интересом. — Как сейчас чего-нибудь… этакое…
— Ерунда. — Ланц повернул флейту в пальцах, глядя на сбегающую по ней воду, и улыбнулся. — Как видишь — держу, и ничего.
— Бруно? Ко мне.
От того, как резко прозвучал окрик, Курт поморщился и сам, однако в ответ на возмущенный взгляд подопечного лишь повторил:
— Сюда, я сказал. Пора и впрямь завершить все это, после чего как подобает побеседовать с нашим гостем. Будешь стоять здесь и, как бы чего не вышло, за ним наблюдать, — пояснил он, когда Бруно приблизился; сняв арбалет с ремня, натянул, заряжая снова, и пояснил: — Если что покажется не так — стреляй, не думай; лучше потерять подозреваемого, чем…
Он не договорил и в протянутую к нему ладонь подопечного оружия не вложил — ухватив его вместо этого за запястье, рывком отшвырнул себе за спину и поднял арбалет, наставив на Ланца.
— Что за… — проронил растерянно Бруно, попытавшись одернуть его локоть вниз, и он, не глядя, саданул этим локтем назад, услышав за спиной задушенный вдох.
Ланц посмотрел на направленное в его сторону оружие спокойно, медленно подняв взгляд от четырех стальных острий к его лицу.
— Гессе, — вымолвил он тихо, — у тебя что — мозги переклинило после сегодняшнего?
— Брось эту штуку, — так же тихо, четко выговаривая каждое слово, потребовал Курт, не опуская руки. — Сию же секунду.
— Керн был прав — тебе надо спать больше, — отозвался тот, по-прежнему не повышая голоса. — Ты хоть соображаешь, кто ты и где? Кто я такой — помнишь?
— Кто ты такой… — повторил он медленно. — Это хороший вопрос. Ответ вот только плохой… Брось флейту, живо.
— Да ты спятил совсем! — прошипел подопечный за спиной, и Курт вздохнул, кивнув:
— Вот как?.. Тогда — Дитрих; подойди к костру и брось треклятую дудку в огонь, прямо сейчас. Клянусь, если ты это сделаешь — я немедля же извинюсь, а когда возвратимся в Кельн — напишу прошение в ректорат об отстранении меня от инквизиторской должности. Итак? Шаг — и одно движение руки, чтобы доказать, что я спятил.
В неподвижности и молчании прошло мгновение, другое, третье — долгие, как тропа в поле — и Ланц, наконец, невесело улыбнулся, качнув головой.
— Надо же — сколько убежденности; никогда б не подумал… — произнес он, расслабясь и опустив руку с зажатой в ней деревянной флейтой. — И когда же вы сумели понять, майстер инквизитор? Главное — как?
