Попова Александровна - Пастырь добрый
Не в том месте и не в то время…
В голове словно бы взорвался вдруг огромный кувшин с маслом, орошая внезапно пробудившийся рассудок обжигающими каплями, встряхнув мозг, точно игральную кость в стакане; тряханув — и разом установив на место. На свое место. В свое время. В свои мысли. Дождь. Река. Град в лицо. Погасший под дождем костер. Грязь под ногами. Оружие в этой грязи — брошено шагах в трех в стороне. И — сам там же, в той же слякоти, сжавшись в комок, как когда-то давно сжимался, затиснувшись в угол, мальчишка из заброшенных кварталов Кельна, которым он едва не стал снова, кажется что — окончательно, навеки, бесповоротно. Словно вновь вернулся туда и в тогда, не в мыслях, не в видении, а наяву, ощущая всей кожей старый камень стен, пыльного пола, слыша запахи, звуки — всё. Словно кто-то вот так просто, незаметно, но неуклонно ввел в те дни, в ту жизнь, как в соседнюю комнату, и дверь за спиною почти захлопнул…
Кто-то. Кто-то рядом.
Рядом — враг; это единственное, что есть общего в обеих жизнях. На это разум переключился тотчас и без усилий.
Пробудить тело оказалось сложнее — подняться сразу не вышло, и Курт, стараясь не думать о том, как это выглядит со стороны, дополз до брошенного арбалета, как вышло, на четвереньках, упираясь в осклизлую землю затекшими руками. Приклад в пальцах едва почувствовался, и голова чуть не покатилась сама собою на сторону, когда тяжело, пошатываясь, поднялся-таки на ноги, уже не таясь — не стрелы, судя по всему, оружие его неведомого врага…
Опровержение его вывода пришло немедленно — со знакомым коротким свистом пропоров воздух, тяжелый снаряд ударил в землю позади него, и Курт уже в который раз за последние несколько минут шлепнулся в холодную грязь, все еще не до конца владея затекшим телом и понимая, что, не промажь тот сейчас, этот болт пришпилил бы его к месту, как беспомощную пьяную муху.
— Ты гляди, какой, твою мать, талантливый… — пробормотал он, злясь на себя, на невидимого противника, на все еще отсутствующих Ланца и Бруно, тщетно силясь определить, сколько же на самом деле минуло времени с того мига, как оба скрылись в том полуголом леске.
Лежать в хлюпающей луже в невысокой серой траве он продолжал неподвижно, пытаясь понять, откуда прилетела стрела, и осторожно сжимая и разжимая пальцы, чтобы вернуть им подвижность; в безмолвии и безлюдье протекла долгая минута, прежде чем неподалеку, из-за поросшего низким кустарником взгорка, послышалось насмешливое:
— Майстер инквизитор!
Голос выждал, не то ожидая ответа, не то подбирая слова, и продолжил все с той же насмешкой:
— Не пытайтесь прикинуться — ни мертвым, ни раненым вы не являетесь. Я бы почувствовал. Бросьте; не разочаровывайте меня, я был о вашей смышлености лучшего мнения.
— Зараза… — прошипел Курт сквозь зубы, понимая, что там, за пологим скатом и ветками, увидеть и тем более достать своего противника он не сможет; однако то, что оный противник пошел на контакт, обнадеживало — кажется, ему их наметившаяся позиционная баталия была не на руку.
— Может быть, — продолжил голос, — вы не станете упорствовать и просто отдадите мне эту флейту?
— А мне взамен позволят уйти? — уточнил он, сползая в сторону, дабы попробовать подобраться к взгорку справа. — Слабо верится.
— А у вас выхода нет, майстер инквизитор, — откликнулся тот; он усмехнулся:
— Да неужто? я ведь могу торчать возле этой могилы до Второго Пришествия. Вам-то, я так посмотрю, эта идея не слишком по душе, а?
— Просто отдайте мне флейту, — повторил голос уже серьезно. — И можете уходить на все четыре стороны. Я не привык повторять дважды столь выгодные предложения.
Итак, «я», отметил Курт, сдвинувшись еще на полшага в сторону. «Мне», «я»; не «мы». Стало быть, кроме них двоих, здесь нет никого, а это значит, что можно смело оставить инструмент не слишком покойного углежога без присмотра — ненадолго; а много времени и не потребуется, или все выйдет быстро, или не выйдет вовсе…
В сторону говорящего холмика он выстрелил вслепую, никуда особенно не целясь и ни во что не надеясь попасть; вскочил, матерясь на громко хлюпающую под ногами грязь и всеми силами пытаясь не упасть, дабы успеть преодолеть разделяющее их расстояние за те мгновения, что противник будет лежать, как и он только что, ничком, радуясь, что не попал под выстрел, и ожидая следующего. Когда до пригорка осталось несколько шагов, на мгновение вновь что-то всколыхнулось в мозгу; на миг напрочь, без остатка, забылось все, что вершится здесь и сейчас, как, бывает, тотчас изглаживается из памяти то, как потянулся с утра или махнул рукой, отгоняя назойливую пчелу — на одно мгновение словно бы перестало быть существенным все происходящее, перестало быть существующим… Наваждение ушло, не успев закрепиться, вцепиться холодными когтями в разум — завалившись на бок при крутом повороте у подножья холмика, Курт спустил струну снова, снова в никуда, лишь бы противник отшатнулся, лишь бы нарушить его сосредоточенность, лишь бы дать себе еще два мига на то, чтобы вскочить, оскальзываясь в мокрой земле ладонями, пробежать последние четыре шага до сидящего на земле человека и сходу, не раздумывая, влепить ногой под челюсть, от души, выместив в этом ударе всю накопившуюся за этот муторный день злость, запоздало спохватившись, что, возможно, перестарался, когда тот, не выронив ни звука, отлетел назад и замер, раскинув руки.
Мгновение Курт стоял неподвижно, переводя дыхание и уставившись арбалетом в неподвижное тело, не сразу сумев переступить вновь онемевшими ногами и приблизиться к противнику; новая попытка ввергнуть его в ту, другую реальность, увести снова в прошлое, пусть и не удалась всецело, однако выбила из колеи, и сейчас руки мелко подрагивали; хотя, быть может, это был лишь припозднившийся испуг от его спонтанной, опасной и, прямо скажем, не слишком благоразумной выходки, которая вполне могла окончиться и по-другому…
На краю видимости, схваченное боковым зрением вскользь, возникло движение; Курт вздрогнул, вскинув арбалет и развернувшись, и едва успел удержать палец на спуске, чуть не всадив болт в Ланца или подопечного, вышедших, прихрамывая, из близкого леска. Увидя его, оба заковыляли быстрее, и Курт, облегченно выдохнув, опустил руку, лишь теперь расслабившись окончательно. Оба были на ногах, он сам — жив, на земле лежал готовый к допросу пленный, и на время можно было успокоиться, невзирая на окончательно утвердившийся как непреложный факт тяжелый град, лишь чуть стихшие ветер и дождь, погасший костер и еще предстоящую возню с неведомо что могущим выкинуть Крысоловом.
Не дожидаясь напарников, Курт присел перед бесчувственным телом, первым делом сняв с него ремень с коротким клинком; бросив мимолетный взгляд на валяющийся рядом арбалет, он вздохнул, лишь сейчас поняв, отчего тот больше не стрелял, перейдя к соблазняющим речам — арбалет, по всему судя, принадлежит не ему, подобран у убитого Ланцем стрелка, и заряд был всего один — тот самый, благополучно миновавший майстера инквизитора у могилы хамельнского углежога. Знать бы — можно было б не играть в бойца зондергруппы, приблизиться попросту, шагом, ничем не рискуя, не валяясь лишний раз в грязи и не суетясь. Возвратиться бы в это прошлое и переиграть…
Сняв клинок, оружейный ремень Курт приспособил беспамятному чародею на руки, завернув их за спину, ремень от штанов — на ноги, лишь после этого занявшись осмотром собственно самого тела, дабы убедиться в том, что тот не намерен отойти к своим дальним предкам здесь же и сейчас.
— Magnus Dominus[140]. — Ланц, приблизясь, остановился рядом; голос у сослуживца был сорванный и утомленный — видно, сегодняшний день ему тоже особенного удовольствия не доставил и сил отнюдь не придал. — Неужто живой?
— Это радость за мое или за его самочувствие? — уточнил Курт, и тот покривил губы в усмешке, отмахнувшись.
— Тебе-то что сделается… Сдается мне, ты ему челюсть своротил; как говорить будет?
— Сломал пару зубов, — возразил Курт, поднимаясь, и ухватил связанного за воротник. — Подсоби.
Бруно, когда они возвратились к угасшему кострищу, опустился наземь, молча кривясь и держась ладонью за ногу — чуть выше колена багровел короткий неглубокий порез; увидя такой же над тем же коленом сослуживца, он невольно улыбнулся.
— Перевяжитесь, — посоветовал Курт наставительно. — К прочим радостям не хватало еще заражения — в этой грязи, небось, такое водится… Что супишься? такая пустяковина — вполне для первого в жизни боя простительно. Радовался бы.
— Я только что убил человека, — тихо отозвался подопечный; на Курта он не смотрел, глядя на то, как вода, окрашиваясь алым, сбегает по ноге в землю. — Не вижу, чему здесь особенно радоваться.
— Святой Бруно снова за свое… — вздохнул он, мельком переглянувшись с Ланцем. — На сей раз все еще проще, чем когда бы то ни было: не человека, а врага. Он — или ты. Не сожалеешь же ты, в самом деле, что не подставил ему вместо ноги шею?
