Механизм времени - Андрей Валентинов
«Ну конечно! — с сарказмом подумал Шевалье. — Суммарный тираж в шесть тысяч куда лучше любой из половинок этой цифры! И гонорар — сообразно. Всю жизнь мечтал попасть в поле зрения прессы…»
— Рад видеть вас в добром здравии! — с преувеличенным радушием поклонился Люсьен Дебрэ, секундант д’Эрбенвиля. Он явно смущался грубым поведением бретёра и, как дипломат, желал смягчить ситуацию. — Господа, прежде чем начать дуэль, я хочу предложить вам…
— Исключено, — буркнул д’Эрбенвиль.
Сбросив плащ и оставшись в одной рубашке, он стал тщательно обматывать плащом левую руку. Чувствовалось, что за выбором подходящего «щита» Пеше провел не меньше половины ночи. Складки получались красивые, в римском стиле.
— Что — исключено? Я еще ничего не предложил…
Дебрэ растерялся. Молодой чиновник, в конце карьеры видящий себя министром, он готовился к выступлениям заранее. И терпеть не мог, когда его перебивали.
— Вы хотели предложить нам помириться, — разъяснил Шевалье, приседая, чтобы согреться. — Мой противник отказался. Полагаю, он — ясновидец, и предугадал содержание вашей речи. Тысяча чертей! Мне никогда не случалось драться с ясновидцем. Полагаю, это увлекательно…
Д’Эрбенвиль побагровел:
— Чтобы предвидеть вашу смерть, не надо ходить к гадалке!
Шевалье оставил его реплику без внимания. «Оскорби гордеца…» Да, дедушка Пако. Ножевой бой — грязный бой. Даже если он называется дуэлью. Пусть один из секундантов носит монокль в черепаховой оправе, а второй скрипит карандашиком, сочиняя бойкие статейки — от этого грязь не станет чище.
— Я захватил пистолеты, — Бошан на миг оторвался от блокнота. — На всякий случай. Господа, право, это глупость! Неужели вы станете резать друг друга, словно пьяные матросы в кабачке? Обменяйтесь благородными выстрелами, и отправимся пить вино!
— Спасибо за заботу, — кивнул Шевалье. — Но я настаиваю на ножах. Благородство — не мой конек. Впрочем, если д’Эрбенвиль боится испортить красоту…
Выпад достиг цели.
— Оставьте, Бошан! — сверкнув глазами, бретёр выхватил кинжал из ножен. — Этот наглец желает, чтобы я разделал его, как отбивную? Хорошо, он получит все, что хотел. Хватит тянуть время! У меня в полдень назначено свидание. Начинайте!
Не возражая, Огюст Шевалье сбросил куртку, отдав ее на хранение газетчику. Тщательно застегнул ворот рубашки, вызвав град насмешек со стороны д’Эрбенвиля. Затем, не торопясь, достал из-за пояса наваху и раскрыл ее.
Кр-р-рак! — громко скрежетнул нож.
— Я читал, — с видом знатока обратился Бошан к Дебрэ, — что такой механизм разработали по заказу полиции. Он затруднял работу наемным убийцам. Раскрыл нож, и жертва сразу слышит, что в кустах прячутся los banditos…
— Они что, идиоты? — удивился дипломат.
— Кто? Жертвы?
— Убийцы! Зачем им приобретать такие… э‑э… шумные ножи?
— Не знаю, — смешался газетчик. — Все так пишут.
Шевалье не стал объяснять секундантам, что зубчатое колесико позволяет фиксировать клинок в любом промежуточном положении, защищая пальцы — и даря возможность делать кое-какие трюки. Пусть думают, что хотят. Вон, д’Эрбенвиль и вовсе содрогнулся, услышав скрежет, словно ему уже вбили гвоздь в крышку гроба.
Сняв шляпу из плотного войлока — такие в Ниме носили погонщики мулов, — Огюст накрыл ей левую руку, забрав края в кулак. «Дедушка Пако обожал шляпы, — вспомнил он. — Собрал целую коллекцию. Даже в сортир ходил с покрытой головой. А к плащам относился с подозрением. Тяжело, говорил, жарко и прыгать труднее…»
Шляпу он прихватил с собой, идя на баррикады. Старушка держалась молодцом — осталась на голове, не потерялась в драке. И сейчас была готова без трепета встретить лезвие вражеского кинжала.
Огюст старался не думать о Галуа. О том, что буквально неделю назад возле этого неприятного, вонючего пруда юноша-математик схлопотал пулю в живот. И надменный Пеше д’Эрбенвиль стоял над раненым, ухмыляясь, а потом ушел — не оборачиваясь, даже не потрудившись довезти Галуа до больницы. Несчастного подобрали случайные люди. Если бы не они, труп нашли бы много дней спустя — распухший, истерзанный собаками.
«У меня нет времени…» — пометка на полях рукописи.
Сколько ни верти снежинку вокруг оси, проходящей через ее центр, — мертвых не воскресить. В прошлое не вернуться, не предупредить: «Берегись!» — снег засыпал дороги, сугробы встают на пути смельчаков…
— Вы готовы, господа? Сходитесь!
Чувствовалось, что д’Эрбенвиль — отличный фехтовальщик. Он и кинжал держал, как шпагу, выставив руку далеко вперед. Плащ, намотан не до конца, волочился по земле — впитывая росу, наливаясь опасной тяжестью. Окажись у бретёра клинок подлиннее, Шевалье несдобровать. Выпад, другой — разведка, не более. Но острие лишь самую малость не дотягивалось до лица Огюста.
Этого он и ждал, на это надеялся.
— Такой молодой!.. ай, горе мне! — такой молодой, а уже торопится умереть!..
Выпад. Режущий удар наотмашь.
— Ай, беда! Смотрите, люди! — подлец в рай боком лезет…
Друзья Пако Хитано съезжались в Ним со всех концов Европы. Бородачи в живописных лохмотьях, веселые и вороватые, они учили мальчишек, пригретых дедом: «Язык острей ножа!» Враг все слышит. Хорони врага заранее. Молоти любую чушь, лишь бы злила. Перемывай косточки, прежде чем щекотнуть их ножичком.
«Учись, малыш! — под этим соусом я разделал Энрике Босяка. А наваха Энрике, все знают, славилась отсюда до Мадрида!..»
— Эй, приятель! Коня продал, друзей продал, честь продал…
Кинжал взбесился.
— …жизнь даром отдавай! Грош цена твоей жизни…
Взмах плаща.
Нет, бретёр. Это ты на сцене, в «Нельской башне» будешь размахивать. Под бурные аплодисменты. А здесь — извини. Спасибо, дедушка Пако, за науку. Отвага тореадора, ловкость мавра. И грация танцора фламенко. Ты заставлял нас, неуклюжих мальчишек, плясать до изнеможения. Играл на гитаре, со старческой хрипотцой распевая жаркие, страстные песни: солеа, сигирийя, фанданго. И бил сопляков палкой, если мы не ловили ритм…
Огюст Шевалье поймал ритм.
Ay de mí, perdí el camino;
En esta triste montaña —
Ay de mí! — perdí el camino…[16]
Улучив момент, он прыгнул к д’Эрбенвилю. Шляпа, зажатая в кулаке, ловко сбила вооруженную кинжалом руку в сторону. «Бычий язык» навахи лизнул бретёра выше локтя, по вздутой мышце — с оттяжкой. Огюст расхохотался, дразня противника. И — сразу назад, увернувшись от клинка, отбивая каблуками рыдающую, зовущую чечетку.
Прыгать дедушка Пако учил «по‑андалузски» — зайдя в воду по грудь.
«Наваха, — говорил старик-цыган, не знающий латыни, и был прав, — это бритва. Фламенко — огонь. Бритва из пламени — жжет, режет, пляшет…» Маленький Огюст кивал, соглашаясь. Уже потом, в Нормальной школе, выяснив, что значит на языке древних римлян «novacula» и «flamma», он купил бутылку дорогущей «Мадам Клико» — и выпил за здоровье Пако Хитано, мастера танцующих ножей.
Ay de mí, perdí el camino;
¡Déxame meté’l rebañu
Por Dios en la
