Механизм времени - Андрей Валентинов
— Нет!
— Да!!!
— Да нет же! Меня спугнули! Я не дошел до пруда!
— Шевалье, опомнитесь!
Хрустальные колокольчики смолкали, отпуская рассудок из цепких, колючих объятий. Исчез и скрежет. Никаких снежинок-шестерней. Растаял сугроб. Болел живот, словно там ворочалась пуля.
«Дуэль! — вспомнил Шевалье. — Моя дуэль!»
Ужас раскаленной иглой пронзил сердце. Пока ты, братец, страдал видениями, д’Эрбенвиль изловчился и воткнул тебе, беззащитному, кинжал в брюхо. С бретёра станется. Спеши на тот свет, торопись, несчастный!.. твой приятель Эварист Галуа не успел далеко уйти — догонишь…
Сосредоточившись, Огюст почувствовал, что зрение возвращается к нему. Чье‑то лицо — искаженное страхом, залитое кровью — маячило внизу, совсем рядом. Казалось, невинная мадемуазель, опрокинутая навзничь злодеем-насильником, вдруг сообразила, что это не пьеса господина Дюма, а пруд в глуши.
Кричи — не кричи, никто не услышит…
— Д’Эрбенвиль? Это вы?
— Я! Не режьте меня, умоляю…
Огюст убрал наваху. Раньше ее острие упиралось д’Эрбенвилю в ямочку на верхней губе. Как бретёр умудрялся что‑то отвечать в такой ситуации, оставалось загадкой. Валяясь на траве, коленом Пеше упирался в живот противника, безуспешно стараясь оттолкнуть навалившегося сверху Шевалье.
Так вот почему болит живот…
— Агент полиции, — с брезгливостью сказал Люсьен Дебрэ. — Кто бы мог подумать…
Чиновник явно жалел, что вызвался секундировать отпетому подлецу. Государственные служащие, в особенности — сотрудники министерства внутренних дел, по странной иронии судьбы ненавидят полицейских агентов в сто раз больше, чем остальные французы.
Дебрэ не был исключением.
— Не марайте руки, Шевалье. Он признался. Двойной предатель — сдавал префекту полиции и республиканцев, и монархистов. Какая разница, чьей шкурой торговать? Лишь бы хорошо платили…
— Нет! Он должен подтвердить, что убил Галуа. При свидетелях!
Слезы текли по щекам бретёра, смывая подсохшую кровь. Д’Эрбенвиль обмяк, утратив волю к сопротивлению. Из дерзкого аристократа вынули стержень, оставив вялую размазню гнить у пруда — прошлогодняя листва, вчерашний снег.
— Я хотел его убить!.. Мне велели… Но я не смог!
— Только не говорите, что в вас проснулось милосердие!
— При чем тут милосердие? Я ехал верхом, по дороге на Бьевр… когда я сворачивал к пруду, меня догнал Дюшатле… Вы знаете Дюшатле?
— Знаю. Дальше!
— Завязалась ссора. Он сказал, что в курсе, на кого я работаю. И лично прикончит меня, если я хоть пальцем трону вашего Галуа! Это бы меня не испугало, но он пригрозил разоблачением…
— Короче!
— Я повернул назад, в Париж. Губить себя из-за щенка…
— Врете!
— Можете отрезать мне язык, но это — правда…
Шевалье встал. Закрыл наваху, сунул за пояс. Все потеряло смысл. Д’Эрбенвиль не врал. Последняя ниточка, ведущая к смерти друга, оборвалась. Если, конечно, не считать за версию бред, затуманивший рассудок во время дуэли. Снежинки, двойник, колокольчики… На всякий случай он прислушался.
Тихо-тихо, еле-еле; в глубине пруда…
Тело друга он принес,
В нашу компанию, к Маржолен.
Своего дружка принес,
Гей, гей, от самой реки…
5
Бошан подвез его на фиакре. В экипаже они о чем‑то говорили. Кажется, о политике. И о женщинах. Газетчик вдруг хлопнул себя по лбу:
— Совсем забыл! У меня для вас есть книга! Господин Тьер передал…
В книге лежала записка от гномика:
«Если хочешь, возвращайся к себе. Засады нет. Тебя не ищут. Почему — не знаю. Ним — дырявая бочка, дуракам везет…»
Дальше разговор не клеился. Фиакр свернул к Ситэ. Шевалье распрощался и вышел, желая пройтись. Домой, домой, прочь от опротивевшего особняка Де Клер! Хотелось собраться с мыслями в привычной обстановке, не чувствуя себя обязанным госпоже Вальдек. Увы, мысли собираться решительно не желали. Разбегались тараканами, прятались в щелях рассудка. Самые наглые принимали вид мудреных уравнений, дразнясь множеством переменных, — и никак не решались.
Ни в радикалах, ни иным способом.
Комната, знакомая до мелочей, плыла перед глазами. Он отыскал початую бутылку анжуйского, плеснул вина в бокал, выпил залпом. Во рту остался вялый, слегка терпкий привкус. Проклятье! Он видел смерть друга! — роковой выстрел. И видел стрелявшего: желтозубого Огюста Шевалье! Стрелок и цель в одном лице… В двух? в трех лицах?!
«…И убийца не раз являлся ей в снах!..»
Он сходит с ума. На кладбище с ним уже случилось помутнение рассудка: болтун-ангел, феи, колокольчики… И вот — опять. Он болен. Ему нужен врач. «Ну да, конечно, — издевательски шепнул вкрадчивый голос. — Врач отправит тебя в Биссетр. Тебя запрут в палате с решетками на окнах и станут лечить. Возьмут стальную пилку…»
— Заткнись!
«Будем рассуждать логически. Допустим, я и впрямь был у пруда Гласьер в день дуэли. В приступе помешательства я застрелил Эвариста Галуа. Ха-ха. Просто допустим. Чисто теоретически. Тогда из моей памяти должно выпасть все утро 30 мая. Часов пять, не меньше. Добрался в Жантийи, сделал свое черное дело, вернулся…»
Он хорошо помнил тот злополучный день. Ночью разгружали баржу с зерном. Мешки были тяжелые, пыльные. Некоторые прохудились; зерно с шелестом сыпалось на шаткие мостки, хрустело под ногами. Когда закончили — он получил оговоренную плату. Долго вытряхивал рубаху. Ополоснулся в лохани — Гастон, не скупясь, лил воду из кувшина. Отправился домой. Завалился спать. Проснулся поздно. Позавтракал. И отправился в Университет.
Все.
Вторая половина дня интереса не представляла. Дуэль — вернее, убийство — случилась утром. Он не мог оказаться у пруда! Видение лгало.
«А ты уверен, что все утро мирно спал? Знаешь, что такое сомнамбулизм?»
Огюст Шевалье знал, что такое сомнамбулизм. Но он никогда им не страдал. И разве способен лунатик средь бела дня целенаправленно пересечь полгорода, застрелить человека и вернуться домой?
«Все однажды случается впервые…»
«Но я понятия не имел о назначенной дуэли! За каким чертом, даже будучи сомнамбулой, я бы поперся в Жантийи с пистолетом за поясом?! Неувязочка!»
Он хрипло рассмеялся и плеснул себе еще вина. Если убийца не ты, братец, и не Дюшатле, и не д’Эрбенвиль — то кто же?! Заказчика мы знаем благодаря откровенности Эминента. А исполнитель? Что же скрывалось в записях бедняги Галуа, если его так старались загнать в могилу?
Бумаги!
Лишь сейчас Шевалье осознал, что тянуло его домой, не давая покоя. Бред позволил молодому человеку на миг ощутить себя Эваристом Галуа. И теперь мертвый друг настойчиво толкал его к письменному столу, к портфелю с пачкой разлохмаченных листков. Смелее, Огюст! У тебя получится.
А я помогу…
«…Тот непреложный факт, что усилия самых передовых математиков направлены на достижение стройности, заставляет нас с уверенностью заключить, что необходимость охватывать сразу несколько операций становится все более и более настоятельной, поскольку человеческий ум не располагает достаточным
