Вечный воин (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич

Я не стал ждать прибытие обоза. Представляю, сколько бардака будет при погрузке на суда добычи и пленников. Уверен, что многое не поместится, и пешочком отправится часть пленников, нагруженных всяким барахлом, и воинов, которые будут стеречь их. Жадность — она такая — делает всех работящими.

Я вывел марсильяну на веслах из гавани, после чего пошли в полветра в сторону Сардинии. Северо-западный ветер был слабенький, балла три, поэтому двигались медленно. Если и дальше будем идти с такой скоростью, то на острове придется прикупить еды. На судне, кроме экипажа и воинов, было около сотни пленниц. Девушки — самый ходовой товар, потому что менее склонны к побегам, более послушны, работают без понукания, хотя производительность ниже, чем у мужчин, рожают новых рабов, но имеют дурную привычку умирать во время родов.

К ночи ветер и вовсе стих. Я приказал опустить паруса и отправился в каюту, где меня ждали две рабыни, которых решил взять себе. Будут трудиться в моем городском доме. Они с заплаканными лицами сидели за столом. Финики так и остались нетронутыми, хотя девушки в этот день ели всего один раз, когда прибыли на марсильяну, но вина выдули почти полкувшина. Было из-за чего реветь. Жили себе свободными людьми, не тужили, собирались замуж — и вдруг оказались рабынями, увозимыми на чужбину. Они наверняка знают, что вандалы отрезают рабам носы, после чего мало кто позарится на изуродованную девицу. Я не стал им говорить, что над рабами не издеваюсь, что меня раздражают безносые лица. Пусть у них будет маленький повод для радости.

Такая вот у людей интересная жизнь в нынешнюю эпоху. Теперь понимаю, как мне повезло в первый день первого перемещения, когда чуть не стал рабом. Так бы сгнил гребцом на галере или на полях какого-нибудь богатого землевладельца или погиб при попытке к бегству. Не помогло бы даже высшее образование. Умение драться оказалось важнее.

Я приказал рабыне, что посмазливее, ложиться в мою кровать, а второй — укладываться на ночь на полу. Обе сразу перестали печалиться. Верх взяло любопытство. Все-таки женщиной становишься раз в жизни. Впрочем, вторая только послушает, как это происходит. Займусь ей завтра. Особо не церемонился, потому что устал за день, отстрелялся по-быстрому и заснул.

Утром опять задул норд-вест, причем постепенно начал усиливаться и заходить против часовой стрелки. Я почуял неладное и на всякий случай приготовил спасательный жилет, доспехи, оружие и сухой паек дня на три. Было бы очень обидно именно сейчас покинуть эту эпоху, когда все на мази, живи и радуйся. Мы вслед за ветром подворачивали влево, а потом, когда стал юго-западным, сменили галс и пошли на северо-северо-запад. К тому времени ветер раздулся баллов до шести, что для Средиземного моря не слабо. Гористый остров казался таким близким, но мы почти до вечерних сумерек ковырялись, пока поджались к нему, попали в почти мертвую зону. Здесь волны были низкие, поэтому пошли на веслах. В небольшой бухточке, открытой только для восточных ветров встали на три якоря неподалеку от берега. Если ветер и дальше будет заходить против часовой стрелки и усиливаться, то в худшем случае нас сорвет с якорей и выбросит на берег. Вроде бы в таком случае я не должен переместиться, а если ошибаюсь, то не придется бултыхаться в воде или грести в лодке.

73

Никак не могу вычислить алгоритм моих перемещений, когда и почему они происходят. Пока знаю, что это случается, когда тяжело ранен или смертельно болен. Может быть, когда пытаюсь опередить эпоху, поэтому стараюсь реже использовать те изобретения, до которых еще не доросли. Хотя в кораблестроении и мореплавании делал это часто и оставался без наказания. Может быть, потому, что они не приживались. Предполагаю, что миссия моя — помогать развитию морского флота. Или какая-то другая, о которой пока не догадываюсь, может быть, к счастью.

Штормило два дня. Ветер усилился баллов до девяти и остановился на южном направлении, изредка заходя немного восточнее, и тогда марсильяну разворачивало кормой к берегу, но якоря держали надежно. При этом у подветренного левого борта стояли наготове баркас, рабочая шлюпка и тузик. Наверное, я должен был спуститься в одно из этих плавсредств и отправиться в следующую эпоху. Решил остаться, пожить в свое удовольствие, и сделал вывод, что лучше держаться от моря подальше. Буду любить его с берега.

Когда ветер поменялся на северо-восточный и ослаб до умеренного, мы снялись с якорей и пошли к порту Каралис, чтобы запастись едой. Купить у крестьян из деревни, напротив которой мы стояли, не получилось, потому что сразу разбежались, как только увидели, что к берегу плывут лодки с воинами. Я приказал не трогать их запасы. Теперь эти крестьяне — поданные Гейзериха, который не любит, когда грабит кто-то, кроме него. Зато в Каралисе нам с удовольствием продали все, что мы пожелали: баранов, хлеб, вино, оливковое масло. Задерживаться там не стали, в ночь рванули к африканскому берегу, благо ветер не убился. Во второй половине дня вышли к рейду Карфагена. Никогда еще с такой радостью я не возвращался из рейса.

Вандальский флот в это время двигался вдоль северного сицилийского берега. В шторм затонуло несколько галер и, как минимум, одно «круглое» судно, на котором везли статуи. Гейзерих собирался украсить ими свой дворец. Ему никто не рассказал, что мрамор — один из самых опасных грузов, даже в виде статуй, потому что склонен к смещениям, приводящим к оверкилю. Хотя штормовой ветер мог выбросить это судно на скалистый берег, разбив о камни. Видимо, не судьба была правителю-арианину иметь языческих идолов. Я еще подумал, что, может быть, и меня попытались наказать за это же. Решил посмотреть, как пойдут дальше дела. Если начнется черная полоса, то сразу продам статуи. Желающие на них найдутся. Карфагеняне склонны подражать римлянам.

Я поставил марсильяну к причалу в торговом порту и первым делом выгрузил долю Гейзериха. Серебро на арбах и под охраной полусотни воинов отвезли в Бирсу. Затем поделил собранную нами добычу. Прикинув, как подскочат цены на всё дня через два-три, когда прибудет флот вандалов, я быстро, почти не торгуясь, купил пять четырехэтажных инсул, как карфагеняне, подражая римлянам, называли многоквартирные дома. Будет постоянный источник дохода для содержания моего городского дома и его обитателей, которых теперь стало больше.

Разобравшись с этими делами, я пригласил в гости Ахирама. Принимал его в андроне. Выпили вина. Я рассказал о том, как грабили Рим, вызвав у зерноторговца лютую зависть. После чего перешел к делу.

— Я теперь достаточно богат, поэтому решил на время закончить с морским разбоем. Собираюсь продать свое судно. Экипаж на нем обученный, справятся без меня, — сообщил я. — Ты когда-то собирался купить его. Будешь возить на нем зерно в Константинополь.

— Я и сейчас не против, — произнес Ахирам и назвал, почти угадав мою цену, за сколько купит.

Я согласился, после чего перешел ко второму делу:

— В Риме мне попался трофей, который, как предполагаю, заинтересует тебя и твоих единоверцев.

Ахирам, как и большинство карфагенских иудеев, выдавал себя за арианина, но я знал испанских маранов, которые с такой же легкостью, как я, принимали, если это было выгодно, любую веру, оставаясь преданными своей.

— Что именно? — спросил он.

Я подошел к окну, выходящему во двор, под которым, на освещенном месте, стояла менора, накрытая черным покрывалом. Ловким движением фокусника открыл ее.

Надо было видеть лицо иудея. Если у меня и были сомнения на счет его истинного вероисповедания, то сразу испарились.

— Стояла в Пантеоне. Захвачена в Иерусалимском храме, — занудным тоном экскурсовода поведал я и добавил задорным тоном аукциониста: — Продается!

Ахирам сглотнул слюну, и острый кадык пробежал вверх-вниз под смуглой тонкой кожей. Так ничего и не сказав, зерноторговец продолжал сверлить взглядом золотой светильник. Впервые я увидел, что он не знает среднее арифметическое между своей жадностью и покупателя. Напряженность лица выдавала бурный процесс подсчета, причем каждая попытка заканчивалась неудачей.