Муля, не нервируй... Книга 2 - А. Фонд
– Да в чём предательство? – удивился я, – сходил на свадьбу к человеку, который вырастил меня с пелёнок.
– Не смей! – побагровел Адияков, – если бы не обстоятельства…
– Но обстоятельства сложились именно так, – перебил его я, – именно так, а не иначе. Поэтому я посетил свадьбу отчима и его новой жены. Не вижу тут ничего ужасного и предосудительного.
– Ты не должен был… – продолжала истерить Наденька.
– А не ты ли сама, мама, заставила меня помириться с ним? – перешел в нападение я. – Не ты ли сама просила меня его поддерживать?
– Это другое…
– Не пойму, в чём другое? – удивился я, – ты ушла к отцу, бросила отчима. А теперь он женился на другой женщине. Всё справедливо. Ты живёшь с другим мужчиной. Почему же он не может жить с другой женщиной?
От моей логики у Надежды Петровны случился эсхатологический ступор, она беспомощно посмотрела на Адиякова и пролепетала:
– Паша, скажи ему…
– Ты поступил подло по отношению к матери, сын! – мрачно проговорил Адияков.
Кстати, разговаривали мы на пороге и в дом меня не пригласили.
И я понял, что мне крышка. Но, на всякий случай спросил:
– Я так понимаю, что в Цюрих я уже не еду, да?
– Правильно понимаешь, – сердито проворчал Адияков, и я понял, что до этого момента вся эта жизнь с калейдоскопом неприятностей – это всё были цветочки…
Глава 24
Сегодня театр Глориозова сиял во всём своём великолепном и только что отремонтированном блеске: новёхонькие бархатные кресла, цвета «серизовый» (так, во всяком случае, объяснил мне Глориозов. Но я бы его назвал «блоха в обмороке». Хотя, как по мне, это обычный красный, но с каким-то застиранным оттенком, что ли. Однако деятелям искусства видней), хрустальная люстра размерами с небольшой трактор вместе с зернотуковой сеялкой (и стоимостью в годовой бюджет любого приличного колхоза), на стенах лепные золотые узоры – всё дышало роскошью эпохи императорских премьер и хитрожопости Глориозова.
Зрители, все в вечерних туалетах, с отглаженными, стоячими от крахмала воротничками, дамы в легкомысленно нарядных «театральных» платьях, обязательно с театральными биноклями цвета слоновой кости (даже если в первом ряду, ибо так же принято) и программками. Некоторые – с цветами. Все перешёптывались, трепетно улыбались, находились в предвкушении, раздуваясь от гордости. Остро пахло всевозможными одеколонами, духами «Красная Москва» и ещё какими-то французскими ароматами, пудрой и восторгом.
Эмоции захлёстывали.
А эмоции, подогретые игристым, так захлёстывали вдвойне. Невзирая на то, что в буфете даже лимонад был по цене коньяка. Но не каждый же день такое!
Что бы кто ни говорил, а поход в театр для любого рядового гражданина – всегда событие. И повод для гордости, чтобы потом, как бы между делом, похвастаться на работе: «А вот мы вчера с супругой к Глориозову сходили. Да, на Островского. Сидели в третьем ряду, в середине. Мы с супругой никогда не сидим дальше четвёртого ряда». И хоть на самом деле третий ряд, это ой, как дорого, но нужно радоваться, что хоть такие билеты удалось урвать (зато потом будет чем хвастаться перед знакомыми).
Нынче же в театре непонятно отчего был аншлаг. Поговаривали, что даже иностранцы придут смотреть.
В первых рядах – сливки театрального бомонда: вооружённые блокнотами критики, приглашённые звезды театра и кино, партийные чиновники и прочие ответственные граждане. Глориозов поминутно вскакивал, радостно кивал, и бросался жать всем руки. Лицо его пошло пятнами. Нужно думать, что от восторга.
В самом первом ряду, потеснив критиков с партийными деятелями, сидели лучшие режиссёры, кого только удалось выловить. Когда я обрисовал ситуацию Глориозову (конечно же, в общих чертах, не уточняя, что делается это всё ради Фаины Георгиевны, а не для его амбиций. Он поначалу пришел в замешательство, растерянно замахал руками, мол, куда мне тягаться с Завадским, да с тем же Эйнзенштейном, но я его переубедил. И сейчас Глориозов, словно объевшийся сметаны кот, сиял от восторга и общего внимания).
Мы с Зиной аккуратно уселись на предназначенные нам места. Зина сегодня превзошла саму себя: голова в локонах, взбитых в тугую пену, кружевное алое платье в пол. И даже туфли сверкали стразами. Я чуть челюсть не уронил. Ну, где можно в повоенной Москве найти всё это? Хотя женщины могут и не такое, если нужно хорошо выглядеть.
– Ты сногсшибательна, – сделал я ей комплемент, ничуть не покривив душой.
Она улыбнулась загадочной улыбкой Моны Лизы и не ответила ничего. Сегодня Зина была королевой, богиней, неядой и благосклонно позволяла собой восхищаться простым смертным.
– Иммануил Модестович! – ко мне пробирался невысокий толстячок с мясистыми ушами, – позвольте засвидетельствовать вам своё почтение!
Он обозначил полупоклон и чуть прищёлкнул каблуком, словно заправский рыцарь.
– Прекрасно выглядите, – заявил он зардевшейся Зине и проворковал, – позвольте вашу ручку, барышня.
Облобызав Зине руку, он представился:
– Капралов-Башинский, Орест Францевич. Я режиссёр. Фёдор Сигизмундович сделал такой прекрасный ремонт в театре. Я в восторге. Говорят, что финансы перекинули с Большого? – он коротко хохотнул и впился требовательным взглядом в меня.
– Да, Фёдор Сигизмундович молодец, – сдержанно ответил я, – он так радеет за свой театр. Говорят, он еле-еле уговорил Фаину Раневскую сыграть в своём спектакле.
– Вы же будете на праздничном ужине? – с намёком спросил он, пропустив мимо ушей мою последнюю фразу.
– Безусловно, – кивнул я.
– Не уделите ли вы мне минуточку внимания на поговорить? – просительно произнёс Капралов-Башинский. – Нам с вами есть что обсудить, Иммануил Модестович.
Я не стал гнать настырного режиссёра. Послушаю, что он скажет.
Заверив его, что мы обязательно поговорим, я избавился от назойливого толстячка и посмотрел на Глориозова.
Тот, видя, что я разговариваю с Капралов-Башинским, аж извёлся весь. Он порывался подойти, но постоянно всё новые и новые гости мешали. Просемафорив мне о чём-то взглядом, он вынужден был примкнуть к нарядной группе, судя по всему ответственных товарищей с супругами.
Прозвенел третий звонок и все принялись устраиваться.
