Кровавый снег декабря - Евгений Васильевич Шалашов
Пока шёл, иллюзии развеивались: то тут, то там виднелись обгорелые рёбра бревенчатых или закопчённые руины кирпичных домов. Барских… Хватало и пепелищ от сгоревших крестьянских лачуг. Один из немногих мужичков, попавшихся на глаза, объяснил, что сначала мужики громили и жгли барские усадьбы, а потом из Питера приходили солдаты и, в свою очередь, громили и жгли мужицкие дома. Вместо красивого двухэтажного домика, утопавшего летом в зелени, а зимой — в сугробах, громоздилась груда обугленных брёвен и битых камней. Вперемежку с ними лежали обгорелые тряпки, покоробившиеся кожаные переплёты книг, битая фарфоровая посуда. Тут же (сердце Клеопина дрогнуло!) валялись и пяльцы, которые он так часто видел в проворных ручках Алёнушки.
От пепелища веяло гарью и могильным холодом. Николай, сглатывая скопившиеся в горле комки, с трудом оторвался от зрелища. Именно так близкие порой не могут оторваться от свежей могилы друга или любимого человека. Потом решил пройтись к ближайшей деревне — узнать, что же стало с хозяевами дома. Но деревня как вымерла. Только из-за угла одного из домов выглянула какая-то баба в драном казакине и быстро скрылась. Николай пошёл следом. За углом однако его поджидала не баба, а три дюжих молодца. Добры молодцы с большой дороги. Судя по шинелям без знаков различий — дезертиры. На киверах отсутствовали кокарды и репейки. Один имел ружьё, а двое других — тесаки. У самого же Николая оружия не было. Саблю и пистолеты, отобранные во время ареста на Сенатской площади, никто вернуть не соизволил. «Разжиться» чем-нибудь рубяще-режущим или стреляющим не удалось. Уж слишком быстро комендант Петропавловки отконвоировал его за пределы столицы. Ещё хорошо, что сослуживцы прислали мундир, новую шинель и нашейный знак. Только вот щеголять в золотых эполетах и при офицерском знаке было, кажется, не очень разумно…
— Здравия желаем, Ваше бродье, — издевательски сказал один из солдат.
— И ты, братец, здравствуй, — в тон нахалу ответил Клеопин, внимательно оглядывая каждого из молодцев. На вид — солдаты первого-второго года службы. Будь у него не то, что сабля, а хотя бы кинжал… Да что там кинжал — обошёлся бы какой-нибудь палкой. Ну, а раз под рукой ничего нет, придётся обходиться так!
— И что же вы, бродье, тут ищете? — продолжал глумиться дезертир.
Видимо, он был за главного. Ростом повыше остальных, покрепче в плечах. Да и то, что именно он держал в руках ружьё, о чём-то говорило.
— Вот что ищу, так это не твоего ума дело, — ответил Клеопин достаточно грубо.
— Ого, как бродие заговорил! Хамить изволите, штабс-капитан, — весело хохотнул главарь, перехватывая ружьё для удара.
— А вы забываетесь, — строго сказал Клеопин и неожиданно добавил: — Юнкер!
А кем же ещё мог быть человек в солдатской шинели офицерского сукна и с псевдосолдатскими повадками и речью? И, судя по шанцевым тесакам в руках у дезертиров, это были солдаты самого «штрафного» подразделения — сапёрного батальона, единственного, который почти в полном составе выступил на защиту императора. Не исключено, что они видели сейчас в нём злейшего врага — одного из тех лейб-егерей, что ударили в спину товарищам…
От обращения «юнкер» дезертир (или просто беглец?) дрогнул на какое-то мгновение. Но этого было достаточно, чтобы офицер-кавказец сумел схватить его за руку и подтащить к себе. А дальше, прикрываясь главарём как щитом, Николай вырвал у того ружьё. Пинком отшвырнул юнкера в сторону одного из солдат и ударил прикладом второго.
Ситуация изменилась в пользу штабс-капитана. Один из дезертиров, потерявший тесак, нянчил ушибленную руку. Второй, оставшийся с тесаком, получил удар стволом под коленку, отчего и упал. Клеопин остался один на один с безоружным главарём.
— Ну-с, господин юнкер, — вежливо спросил штабс-капитан, подкидывая «трофей», — разговаривать будем или драться?
— С изменниками императора мне разговаривать не о чем, — гордо ответил юнкер. — Можете ударить!
— Вот ведь незадача, — вздохнул Николай. — Пока в крепости сидел, мне говорили, что предал революцию. Сейчас говорят — изменил императору! Хотя до сих пор никого не предавал и никому не изменял. Ладно, думайте, юнкер, что хотите и как хотите.
Оставив вожака в недоумении, Клеопин осмотрел оружие. Это было драгунское ружьё образца 1798 года. Хорошая «штука»! Но, увы, у него был основательно повреждён замок. Теперь понятно, почему «драгунку» использовали как дубинку. Хотя… Была бы кузня и толковый кузнец, то замок можно бы и починить. Вот только искать кузнеца недосуг. Николай отбросил ружьё в сторону и подобрал тесак. Тесак так себе. Тяжёлый. Разумеется, не офицерская сабля, но лучше, нежели парадная шпага. Сойдёт.
— Снимай пантальеру, — потребовал Николай у одного из побеждённых. Солдат косо посмотрел на него, но подчинился, почуяв начальника.
— Э… господин штабс-капитан, — неожиданно обратился юнкер, как к ровне-офицеру, потом поправился. — Ваше благородие, подождите. А как же мы?
— А что вы? — пожал плечами Клеопин. — Вы вообще-то кто? Дезертиры? Мародёры? Вижу, что были сапёрами. А вы, сударь, вероятней всего, выпустились из школы гвардейских подпрапорщиков, а звания офицерского получить не успели. На Сенатской уцелели, а потом бежали.
— Так точно, Ваше Благородие, — по уставному бодро, как и положено солдату (ну, пусть сейчас и беглому) столичного, почти гвардейского подразделения, ответил один из нижних чинов. — Новому правительству мы не по нутру оказались. Невзлюбили они сапёров!
— Очень знакомо, — с пониманием ответил Николай, поправляя кивер. В глаза солдатам бросились свежие шрамы.
— Это откуда? — сочувственно спросил юнкер.
— А это, юнкер, мне в крепости Петропавловской один прапорщик о революции рассказывал.
