Кровавый снег декабря - Евгений Васильевич Шалашов
— Господин штабс-капитан, — задумчиво, как бы решившись на что-то, сказал подпрапорщик. — Разрешите пригласить вас к нашему, так сказать, шалашу. Не побрезгует лейб-гвардия простыми армейцами?
— Ну что вы? — рассмеялся Николай. — Я же не всегда в лейб-гвардии служил. Три года у Ермолова, в армейских егерях лямку тянул. Охотниками командовал.
— А, вот оно что, — с почтением глянув на старшего по званию, облегчённо сказал юнкер. — Так вы — «кавказец». Да ещё и охотник[6]! Ну теперь, братцы, понятно, почему нас так быстро «распатронили».
Пока шли, Николай пытался выяснить что-нибудь о судьбе Алёнки и её семьи. Со слов юнкера, фамилия которого была Сумароков (не родственник!), а звали, оказывается, тоже Николаем, хозяева покинули усадьбу ещё до пожара. «Слава Богу», — подумал Клеопин и широко перекрестился.
Сам Сумароков с солдатами пришли в деревню в конце декабря. Крестьяне их жалели, подкармливали. Даже выделили для жительства пустовавшую избу. За это они должны были охранять жителей. Вот недавно, например, удалось прогнать целую ораву мародёров, пришедших из столицы пограбить мужичков. В рукопашной схватке и было сломано единственное ружьё.
— Ладно, Сумароков, — утешил штабс-капитан тёзку. — С ружьём что-нибудь придумаем. Скажите-ка лучше — а кто барский дом спалил?
— А никто не палил. После отъезда хозяев сгорела. Почему и отчего — неизвестно. Крестьяне тут не бунтовали. Они же все на оброке. Земля-то неудобная. Ездят в Питер, на заработки. Промышляют — кто извозом, кто торговлей. Против хозяина ничего не имеют. Им теперь хуже стало. Раньше-то ездили на промыслы от имени князя Щербатова.
— Так, вроде бы, этот Щербатов не князь.
— А кто разбираться будет? У нас ведь как: ежели Шереметьев или Толстой — то граф, ежели Голицын или Щербатов — то князь. Теперь крестьянам купцы препоны чинят.
Юнкер и солдаты привели штабс-капитана в один из крестьянских домов. Он был пуст. Несмотря на то что изба была большая, а печь топилась «по-белому», стоял какой-то нежилой дух. Чувствовалось, что хозяйствуют мужчины. Некрашеный пол уже давно не то что не скоблён, но даже не мыт. Мусор — сгребён в угол. В деревянном ушате свалена немытая посуда. Устье печи усыпано углями. Там же, на двух камнях, лежала грязная сковорода с подгоревшими шкварками. Кажется, жарили яичницу. В довершение всего в углу свалена грязная солома, застланная несвежими половиками.
Солома, напомнившая тюремное ложе Алексеевского равелина, разозлила штабс-капитана больше, нежели запах старых портянок… Клеопин критически осмотрел помещение. Перевёл взгляд на солдат и на юнкера:
— Что же вы, братцы, жильё-то своё так закакали?
— Так баб-то нет, убирать некому, — меланхолично ответствовал один из солдат. — По нам, так и так сойдёт.
Второй сипло засмеялся и добавил:
— А надо — так мы и сами к бабам сходим!
Клеопин почувствовал себя отцом-командиром, стоящим перед новобранцами.
— Вот что, братцы. Негоже русскому солдату жить в таком свинарнике. Я вам, конечно же, не начальник. Но вот вы, господин подпрапорщик, почему допустили такой бедлам? Ладно. Будем приводить всё в «божеский» вид.
Штабс-капитан, презрев условности, скинул с себя шинель и мундир, оставшись в одной рубахе и панталонах.
— А ну, бездельники, где веник? — грозно взревел Клеопин, обращаясь к солдатам. — Один — пол метёт! Второй — бегом за водой. Солому — заменить. Ну, кому неясно?! А в «репу»? — Потом бросил юнкеру: — А вы, подпрапорщик, покажите, что у вас есть из припасов!
Через пять минут один из солдат уже старательно подметал пол. Второй мыл посуду. Юнкер демонстрировал припасы. Нашлось немного крупы, солонина и сухари.
Клеопин открыл заслонку печки. Кажется только, что протопилась. Жар ещё остался. Можно готовить.
— А скажите-ка, юнкер, можете сбегать к соседям и одолжить лука?
— Какого лука? — растерялся тот.
— Самого обычного, репчатого. И побольше…
Николай, засучив рукава, принялся стряпать. В самый большой котелок, отмытый лично им, были сложена солонина и крупа, залита вода. Спустя какое-то время туда отправились и несколько луковиц, принесённых юнкером.
Очень скоро изба приобрела совершенно другой вид. Чистый пол, утварь, отмытая и разложенная по местам. Из печки потянуло таким сытным и вкусным запахом, что солдаты стали глотать слюнки. Они едва сумели дождаться, пока офицер вытащит варево. Ели так, что за ушами пищало. Когда закончили, штабс-капитан погнал всех мыть посуду. Сам же показал пример: выгреб из устья немного золы, старательно потёр миску, потом сполоснул водой.
— Эх, жаль, что картошечки нет, — мечтательно вздохнул штабс-капитан. — Можно бы и сварить, и пожарить.
— Да мы уже спрашивали, — виновато ответил юнкер. — Не растёт у них картошка. Или не знают, как за ней ухаживать.
— Вспомнил я тут одну штуку, — улыбнулся Клеопин. — Как в моих краях картошку учили сажать.
— Расскажите, Ваше Благородие, — заинтересовался Сумароков. — Матушка у меня до сих пор картошку не велит заводить — говорит, что с неё умереть можно. А я у соседей едал — вкуснотища!
— Так это смотря что у неё есть. Если ягоды — так точно, можно и помереть. А если корни — то ничего не случится. Наоборот — только знай да наворачивай. В своё время, когда император Пётр Алексеевич картошку садить приказал, народец по дурости ягоды ел. Ну а потом бунтовать стал. А при императоре Павле картошку опять стали завозить. Всем городничим вручили по три мешка и по инструкции: как её сажать и как народ к ней приучать. Вот у нас, например, в Череповце. Сам-то я не помню — мал ещё был, — но рассказывали. Нижние чины из инвалидной команды весной картошку посадили. Потом — огрудили. В августе стали подкапывать и в котелках варить. Народ-то
