Андрей Архипов - Поветлужье
- Сегодня ночью еще выспался, - мысленно проворчал себе Михалыч, плеская на лицо пригоршню зачерпнутой речной воды, - но если так пойдет далее... Закончится все психушкой или, за отсутствием тут упомянутого учреждения, буду местным юродивым. Это же надо, никогда вроде не отличался повышенной впечатлительностью, а так прижало...
Всю последнюю неделю полусотнику снились лица казненных им новгородцев, отчего он вскакивал после полуночи и остаток времени, предназначенного на сон, возился на лавке, неожиданно становившейся жесткой и неудобной. Не помогали ни усиленные вечерние тренировки, когда он от изнеможения еле затаскивал свое тело в дружинную избу, лишь силком заставляя себя перед этим ополоснуться, ни крепкий хмельной мед на ночь. Нет, засыпал то он мгновенно, голова не успевала коснуться подложенной под нее руки. Однако, каждую ночь сплошная вереница искаженных мукой лиц, что-то ему кричащих, срывала с него покров сна и заставляла все оставшееся до рассвета время проводить в бессонном бдении, сбивая в ком подложенную овчину. На пятый день раздосадованный его несобранностью воевода высказал ему все, что думает о его бесконечных промахах, а выслушав ответ и подивившись, что не заметил ночью его страданий, отправил в Сосновку к лекарям. Только там, разнежившись после массажа, который ему устроил Вячеслав, напившись горячего взвара из каких то душистых трав, Михалыч проспал до утра. Однако видения не ушли, и проснулся он снова в поту и с лихорадочно блестевшими глазами. В ответ на его молчаливый вопрос сидевший с самого рассвета около постели лекарь начал говорить, время от времени прищелкивая пальцами и раскачивая рукой:
- Читал я как-то в одной жел... популярной газетенке, что ученые нашли какую то частицу, которая может нести в себе информационное поле человека. Полураспад ее составляет девять дней, а почти полный распад, эээ... есть у них какое-то стандартное исчисление типа девяноста процентов, так вот он происходит за сорок дней.
- И что, ты меня этими баснями собираешься кормить? Али... часом ты не ударился в религию? - хмыкнул Михалыч, почесав затылок.
- Я про то сказать хотел, что мысль... она ведь тоже материальна. Человек думает, а это значит, что его мозг что-то излучает. А кто-то... большой и добрый... хм... может потом изучить его мысли и оценить его поступки. Бог это или кто другой, но возможность такая есть, - рассудительно проговорил Вячеслав, начиная наливать через тряпицу в закрывающийся берестяной туесок какой-то настой. - Как существует вероятность возможности, что иной мозг может остаточные сильные излучения после чьей-то смерти улавливать и... по ночам их осмысливать.
- Эээ... А... Да... - только и мог вымолвить Михалыч, обдумывая, не сошел ли его земляк с ума.
- Не сошел, не сошел... - в очередной раз проворчал лекарь, отвечая на невысказанный вопрос о своем здоровье. - Считай, что это психотерапия такая, на тебе отрабатываю. Чем еще лечить народ прикажешь, одними травами? Так вот, потом доложишь, на девятый или сороковой день тебя видения отпустят. Иди с богом, настой на ночь принимай по большому глотку.
С тем больной и ушел, успев напоследок поведать сплетни о последних новостях из Переяславки. Сплетни, потому как сам за происходящими там событиями не успевал следить, лишь краем уха за вечерними разговорами узнавая, что происходит у него под боком. Начав же принимать по вечерам горьковатый настой, приготовленный Вячеславом, Михалыч стал высыпаться. Приходящие же под утро кошмары были, надо признать, достаточно легким ответом с небес на совершенный поступок...
***
Гулко хлопнул, разлетевшись брызгами, мелкий мокрый песок под ногами спрыгнувшего с носа насада воеводы, а чуть позже раздался и гомон просыпающейся дружины, выведя, наконец, Михалыча из состояния задумчивости.
- Никак заснул ты, Иван, на бережку то? - воевода пристроился рядом, ополаскивая лицо теплой поутру речной водой. - Вышел, сидит, не ворохнется... Ужо добрых четверть часа.
- Ну уж, четверть...
- Долго, долго... Знать, задумался о чем? Ништо, на весла сядешь, разогреешься, мысли свои на место поставишь. Дружина из-под кустов да с лодьи выползает, мигом в путь тронемся.
- Это на голодный то желудок?
- Кто это поутру пищей зев свой набивает? Как в первый раз в поход... Хм... Да потому я и взял на себя мелочные заботы, аже ты в иных вещах, как младенец. Ништо, и тут все на место ляжет, обучишься... К полудню встанем, да поснидаем горячего. А коли нужда есть, так мяса холодного отрежешь, как лодью спустим на воду. За дозором я ужо отправил, ждать твоему брюху малость осталось...
- Далеко ты дозорных то раскидал... Свистом али птичьим криком пошто не собираешь их обратно?
- Птах таких голосистых нет поутру, а свист по воде далече разносится... Да и не в дальний свет отправляю, ногами сбегают. А что не близко поставил, так и весть о чужих борзо придет... От, будь оно все неладно... - воевода, а следом за ним и полусотник взвились на ноги, реагируя на резкий свист, донесшийся с низовьев Ветлуги.
- Короткий, длинный... два коротких.... Так... два коротких, три длинных... Хорошо, чертяка, выводит, - восхитился полусотник дозорным.
- Не томи, что там? - подбил ему выставленный локоть воевода, цыкнув при этом на застывших вокруг в ожидании воев, отчего те стали судорожно приводить в порядок доспехи и надевать тетивы на луки.
- Терлей заливается... докладывает, - поправился Михалыч, - две ладьи идут. Ага... с воями, а мы тут на самом виду. В лес уйдем али бой примем в случае нужды? И где?
- Добре, аже понимаешь ты все про воев наших. По воде мы можем и не уйти, а коли настигнут, мы як младенцы против тех же новгородцев будем. Встречи нам не минуть, да и не надобно того, позади весь, о ней забота наша. Уводи Ишея вглубь, абы не подстрелили нам кормчего единственного, да выставляй половину своих егерей с луками в засаду. Сам с ними. С одного бронь сними, пусть готов будет бежать, аки олень быстроногий. От нижнего гурта лишь на дневной переход отошли, может и успеть упредить... коли задержим тут этих воев. Я же с остальными к лесочку ближе встану... Головы свои берегите, отступайте к веси, ежели худое что почуете, за лодью не держитесь. И... не дай Бог, аже у кого стрела сорвется без наказа моего в бой вступать...
Молча кивнув, полусотник направился к Киону, старшему сыну Пычея, без которого еще невозможно было обойтись при общении с отяками. Пересказав ему вкратце указания, Михалыч решил оглядеться по сторонам.
Ветлуга в этом месте текла довольно ровно, без изгибов, поэтому вероятность того, что стоянку могли бы неожиданно обойти, высадившись где-нибудь на излучине, была ничтожной. Само же место, где остановились на ночевку, представляло собой небольшую поляну на чуть возвышающемся над рекой берегу, выше по течению огороженную непроходимой яругой, вповалку заваленной полусгнившими стволами деревьев, по дну которой тек ручей. Открытое место было всего шириной метров тридцать-сорок и чуть больше в глубину. Далее же расстилалась чащоба, через которую и продраться то было бы тяжело, не говоря уже о каких-то упорядоченных действиях. Мысли плавно потекли в сторону возможной драчки.
- Ратники с воеводой оказались почти в западне, любая стычка при численном преимуществе противника закончится отступлением и разобьется на ряд одиночных поединков, - размышлял Михалыч. - С одной стороны, это не в пользу новых дружинных, слабо владеющих мечом. С другой, в лесном массиве за своих воев я спокоен. Почти. Сам натаскивал их работать в связках, зачастую с лучником, учил бить из-за угла, точнее, использовать укрытия и любые подлые удары в спину, а также всегда уходить от открытого столкновения с противником. Правда, при численности вдвое меньшей, чем у приближающейся рати это может и не сработать. Но сунутся ли те в чащобу, на кой ляд им это будет надобно? Пока нет врага, нет и ответов. Хорошо, что для путешествия к Лаймыру, в поселение, стоящее в устье Ветлуги, настоял не на двадцати воях, как планировал воевода, а на трех с половиной десятках, причем отбирал лучших и наиболее молодых... Так, засада наша с правого края... не пойдет. Разве что те вслепую кинутся, и то счастья хватит лишь на один залп. Однако, сховаться туда поглубже все же надо на случай разных неожиданностей... Раз ладья пофигу... решено. Лучников за спины ратников с рогатинами, чтобы сбили в случае чего азарт преследования... Точнее, надо спрятать их по краям строя в лесу, а с самострелами подсадить чуток на деревья, сам же с пятеркой хм... диверсантов на правом краю... ну, и к яруге одного с вестником...
Михалыч тут же кинулся уточнять диспозицию, удостоившись при этом неодобрительного покачивания головы воеводы, не препятствующего, однако, перестановкам. С момента предупреждающего свиста прошло всего лишь около трех минут, поэтому после последних наставлений полусотника время на поляне замерло в ожидании дальнейших событий. Неполных два десятка ратников вольготно расположились на дальнем от реки краю поляны, не показывая своим видом, что готовятся к сражению. Тихо колыхалась не вытоптанная трава около густого подлеска, набирающий силу ветер почти разметал туман с реки. Не выглянувшее еще из-за горизонта солнце уже заставило уйти с небосвода ночной мрак, а примолкнувшие было из-за бряцанья железа птахи, опять начали шуршать в листве и пронзительно попискивать в кустах тальника около уреза воды. Секунды тянулись мучительно, а установившаяся тишина угнетала еще больше. Никто команду молчать не давал, однако надежда, что ветер успокоится и приближающиеся лодьи каким то чудом минуют их стоянку, людей не оставляла. Поэтому тишина и сохранялась. Наконец, послышались мерные, редкие гребки. Казалось, слышно было даже, как капли воды, скатываясь с весел, стучали по воде частым гребнем дождя. Однако, это только казалось. Слышны были лишь сердца, часто бухающие в груди, это их стук проникал сквозь доспехи, это их биение помогало наполнять кровь адреналином, а потом гоняло это живое пламя по жилам.
