Вторая жизнь Арсения Коренева - Геннадий Борисович Марченко
— Тепло, — прокомментировал негромко Гришин.
— Это нормально, — ответил я. — Сейчас я промассирую следующую точку, под левой лопаткой. Тоже будет тепло, не обращайте на это внимания, лежите смирно.
Ух ты, а сердечко-то какое изношенное… Я про себя цокнул языком, обозревая печальную картину и невольно морщась от проникнувшей в мою грудную клетку потягивающей боли. Как он с этим живёт⁈
Существует два вида сердечной недостаточности: с систолической и диастолической дисфункцией миокарда. В первом случае стенки сердца растягиваются, и сердечная мышца не способна вытолкнуть в сосуды достаточное количество крови. Во втором — стенки сердца становятся жесткими и не могут растянуться, чтобы в сердце вошло достаточное количество крови. В данном случае благодаря своим «паутинкам» я увидел как раз второй вариант.
Неудивительно, что обладателю этого потрёпанного жизнью и вредными привычками в виде сигарет и кофе органу осталось так недолго. По пятилетней выживаемости сердечная недостаточностью сопоставима с онкологией. Да он в любой момент может склеить ласты — прошу прощения за мой французский.
Впрочем, а что я ещё ожидал увидеть, зная, какой образ жизни ведёт Октябрь Васильевич? То-то и оно! Тут ещё и сосуды надо бы омолодить, иначе от омоложения одной только сердечной мышцы толку особого не будет.
Да-а, работа предстоит нелёгкая, но, надеюсь, всё же не такая энергозатратная, как полное омоложение, что я проделал на матушке и после чего пару дней лежал ничком. Кстати, может, кажется или в самом деле, но в последнее время такое чувство, что чем больше я исцеляю — тем меньше после этого восстанавливаюсь. Как это связано?
Вот тут я всё же потерял счёт времени. Да ещё отвлекала неудобная поза — приходилось стоять в полупоклоне и стараться не потерять равновесие. Но дело шло, сначала я прокачал сердечную мышцу, а затем и до сосудов добрался. Омоложение шло автоматом, я в данный момент представлял собой лишь аккумулятор, из которого кто-то (кто?) перекачивал энергию в чужой организм. Но я сам этого захотел, теперь уж поздно, как говорится, пить «Боржоми».
И вот наконец тренькнул долгожданный звоночек! Я буквально рухнул на услужливо подставленный Гриней стул — ка кон только успел подсуетиться… Пот по мне стекал градом, впору было заново устраивать водные процедуры. Но пока мне было не до того. Ещё и мутило, почему-то при виде бутылки со спиртным желудок скрутило спазмом. Ничего не объясняя, я рванул к выходу и, добежав до угла бани, как следует проблевался.
На довольно свежем воздухе мне слегка похорошело. Тут как раз и остальные, включая Гришина, подтянулись, узнать, что это со мной, нужна ли помощь… Я вяло отмахнулся:
— Всё нормально, это я чем-то траванулся, видать.
— Когда уж успел-то, Арсений Ильич? — удивился Фёдор Кузьмич. — Вроде ещё и за стол не садились.
— Да я перед баней дома перекусил бутербродом с салом, и сдуру молоком запил. Вот, видно, одно на другое и наложилось. Впредь умнее буду.
— Да, это ты дал маху, — посочувствовал председатель. — Ну сейчас-то полегчало? Посидишь с нами за столом или ты на еду смотреть не можешь?
— Не знаю, давайте попробую.
На еду я смотреть мог, хотя слабость всё ещё испытывал, и думаю, денёк точно надо будет полежать, отпроситься на завтра у Ряжской. Но меня прежде всего интересовало самочувствие Гришина. Тот не уставал восхищаться, насколько ему стало легче после то ли бани, то ли моего удивительного массажа.
— Такое ощущение, что сбросил лет… Лет двадцать точно. Скажу по секрету, в последние годы сердечко пошаливало, постоянно какое-то давление в груди испытывал, а тут — не поверите — прямо вот отпустило! Как так может быть?
— Это всё баня, — гнул свою линию Байбаков, наливая по первой себе, Гришину и мне, тогда как Гриня куда-то исчез. — Как правильно заметил Арсений Ильич, она весь организм оздоравливает.
Я скромно помалкивал. Пусть расхваливает баню, но я-то знаю, кто вылечил не только растяжение в поясничном отделе, но и — самое главное — восстановление эластичности сердечной мышцы, которой без моего вмешательства оставалось трудиться всего-то 5 лет. Ну и сосуды тоже, уж мне ли не знать, как важна их эластичность.
— Вы, главное, бросайте курить и поменьше кофе употребляйте, — сказал я Гришину. — А то эффект долго не продлится.
— Арсений Ильич, вы от меня требуете невозможного… Хотя не вы первый мне об этом говорите. И в самом деле, надо что-то с этим делать.
Самогонка была знатной, первый тост был за знакомство с Октябрём Васильевичем и долгую дружбу с ним и его хором. Правда, я самогонку чуть пригубил. Зато с удовольствием закусил маленьким хрустящим огурчиком, а потом ещё и маринованную помидорку употребил. Подумал — и потянулся вилкой за грибочком. Меня уже практически не мутило, а аппетит понемногу возвращался.
Закусив, мои собутыльники закурили. Фёдор Кузьмич достал из кармана пиджака пачку «Беломора», извлёк папиросу, дунул в гильзу, смял её гармошкой и сунул в зубы. Чиркнув спичкой, закурил. Олейник тоже закурил, но «Приму», а Кузькин, как и я, оказался некурящим. Глядя на Байбакова и парторга, Гришин тоже потянулся к пиджаку, достал початую пачку «Opal». Дыма от этой троицы было изрядно, хорошо хоть он уходил в открытую форточку.
Между тем Байбаков рассказывал о своём колхозе, а Гришин — о своём хоре. Вспоминал, как с песней «18 лет» выступали к Кремле перед Хрущёвым.
— 61-й год, нас приглашают выступить на сцене Кремлевского дворца съездов. Выступали на том концерте Хор Пятницкого, ансамбль песни и пляски Моисеева, ансамбль Александрова, солисты Большого театра… В правительственной ложе Никита Хрущев, Фурцева, члены Политбюро. А Пензу представлял нах русский народный хор. Изначально мы должны были петь песню о Ленине, но режиссер Игорь Туманов рискнул включить в программу в последний момент композицию «18 лет» на мою музыку и слова Застрожного. И вот совсем молоденькая Вера Аношина вместе с хором исполнила песню — и в зале гробовая тишина! Режиссер хватается за голову, я сам за кулисами чуть сознание не потерял, у Застрожного волосы дыбом. Ну, думаем, такой провал! Уже на сцену выдвинулся
