Детство 2 - Василий Сергеевич Панфилов
— Ну… тоже верно, — согласился Чиж, запаковываясь в шапку. — Вот веришь? До сих пор щипаю себя иногда! Сколько, кстати, платят-то?
— Сто рублей. Но это пока так, в новинку всё, на слуху. Потом новизна уйдёт, но на танцы надеюсь. Через месяцок как раз оклемаюсь, чтоб кубарем вертеться. Хотя тыщщи уже платить небось не станут!
— Небось! — согласился дружок. — Да и сто рублёв – ого-го! Денжищи! То-то бабка за меня порадовалась бы!
— Да! Пока помню, — я чуть замедлил шаг. — Печка в классе – жуть просто!
— Алексей Степанович хороший учитель, — заступился Санька насупливо.
— А я што? Просто не хозяин!
— Ну… да. Чево нет, тово нет!
— Напомнишь в таком разе о печнике. Уговориться с ним, да штоб в воскресенье с помощниками – раз! И в понедельник уже нормально, а не угар дымный по всей комнате. Самим же дышать.
* * *
— Кака-ая прелесть! Наденька, ты чудо! Хвост Трубой, сэр Мягколап, леди Мышецап! Когда, Надя, когда ещё!? Ой….
Ученицы, собравшиеся в кучку, наконец-то заметили учительницу, и благовоспитанным ручейком растеклись классу, алея щеками.
— По какому поводу переполох в благородном курятнике? — София Ивановна настроена благодушно и посему позволила себе небольшую вольность. Девочки у неё воспитанные и славные, пусть порой и чрезмерно увлекающиеся.
— Надя…
— Наденька… — загомонили девочки, но тут же застеснялись.
— Надя Гиляровская новую серию рассказов начала, — встала Любочка Звягинцева, смущённо глядя на педагога, — да вот и зачитались – так, что и начало урока не заметили. Простите!
— Однако! — София Ивановна протянула руку, и через несколько секунд в неё легла тетрадь.
— Гм, — сказала она через несколько секунд, — однако!
На лице педагога появилась сдерживаемая улыбка, но минуту спустя она всё-таки расхохоталась, что вызвало восторг всего класса.
— В прошлом году, — начала она, глядя на Наденьку Гиляровскую, — у тебя появилась первая публикация в газете. Перевод Лондонской хроники спортивной жизни, если не ошибаюсь.
Закрасневшаяся Надя вскочила и закивала отчаянно. София Ивановна одна из любимых учителей девочки, и такая памятливость нешуточно льстит.
— Это, — чуть улыбнувшись такой реакции, учительница положила руку на тетрадь, — литература. Настоящая. Буду ждать публикации, для начала в газете.
И тишина… сменившаяся восторженными взглядами. Кудахтать, после недавнего сравнения с курятником, девочки не стали, но взгляды!
* * *
— Ма-ам! Представляешь?! — донеслось из прихожей. — Меня… учительница похвалила… Софья Ивановна! И-и-и! Хвост трубой… и сэр Мягколап…
Прерываю репетиции, и выхожу из комнаты. Раз! Вернувшаяся из гимназии Надя, не успевшая даже раздеться, повисла на шее. Засмущавшись, тут же отскочила.
— Ма-ам… представляешь?!
— Пока нет, — с трудом тая улыбку, отозвалась Мария Ивановна, — но очень хочу представить.
— Ф-фух! — выдохнула девочка, и начала рассказывать уже более-менее упорядоченно, иногда только срываясь на солнечные улыбки.
— …даже так? — приятно поразилась хозяйка дома. — Сама учительница порекомендовала к публикации? Ну-ка…
Чтение вслух затянулось, прерываемое взрывами хохота. Смеялись до слёз, до икоты.
— С нашего разбойника сэра Хвост Трубой писала? — поинтересовалась мать. — Похож! Только рисунков и не хватает.
— Ну-ка, — Санька выдвинулся вперёд с видом сомнабулы, — карандаш, карандаш…
На подсунутом листочке начал проступать кот – почему-то в робин-гудовской шапочке на мохнатой башке. Листок в сторону… и начали появляться силуэты Мягколапа и прочих героев трёх коротеньких рассказов. Пока трёх.
Наблюдаем за рисунками, как заворожённые. Здорово! А после услышанного это кажется каким-то волшебством. Вот они! Живые!
— Так вот, — шепчу одними губами, — а ты говорила!
Но Надя не смотрит на меня и не слышит. Притулившись с левого бока к Саньке, она смотрит за появлением героев на свет.
Тридцать четвёртая глава
— Егорка! — неверяще кликнула меня знакомая торговка пронзительным голосом, прорвавшимся через чаячие крики товарок. — Никак ты?!
— Не, Мань, перепутала, не я то, — отвечаю с видом самым што ни на есть серьёзным и строгим, отчего баба теряется. Подавшаяся было вперёд, она сызнова кулем оседает на корчагах, лупая заплывшими глазами.
— А! — отмирает она чуть погодя, когда вокруг зашелестели смешки и хохоточки. — Ишь! Ха! Здорово вышло-то! Ты как? По делам, или соскучился по Хитрову рынку.
— Всего по чутка, — останавливаюсь рядышком, на утоптанном грязном снегу, смешавшемся с остатками еды, окурками цыгарок и харчками. — Дружков-приятелей навестить, да и дела кое-какие обкашлять.
— Сама-то как? — интересуюсь вежественно. — Хахаля не переменила?
— А! — махнула та рукой, рассмеявшись визгливо. — И не единого! Толку-то! По мущинской части они всё больше на водку налегают, а кулаком в глаз чаще получаю, чем промеж ног залазят!
— Известно дело, — соглашаюсь с ней, — водка! Тут или пить, или по бабам гулеванить, а на всё сразу и здоровья не хватит!
— Да где ж таких промеж нас взять-то? — удивляется она. — Штоб без водки!?
* * *
— Не зазнался, — торговка съестным, закутавшаяся от мороза матрёшкой, глядела вслед мальчишке, здоровкающемуся по рынку со всеми встреченными многочисленными знакомцами.
— Погоди, успеется! — кликушеским тоном сказала товарка, — эвона куда влез, а?! Не на рассамый верх, но для нашего брата так и ого! С иванами ручкается и дела ведёт, как так и надо!
— Да он и сам, почитай… — попыталась было пустить сплетню вредная Безпалиха, но была зашумлена соседками.
— Думай, што говоришь! — ярилась Маня Корноухая. — Сам, ишь! Он хоть и хитровский, но в ночных делах не замечен, хотя и зазывали! Ишь!
— Да я што?! — отбивалась растерянная Безпалиха, — рази то в укор!?
— В укор иль в почёт, а чужова не приписывай! — отрезала Корноухая.
* * *
— Сёмочка? — вгляделся я в ссутулившуюся фигуру. — С трудом узнал! Скукожился весь в себя так, што прямо ой!
— Помяли, — вяло отозвался он, жамкая руку, — в драчке-то. И ведь веришь? Самое обидное не то, што помяли, а то, што ни за што! Перепутали, мать их ети! Потом стояли, тряслись, чуть не сцались в штаны, а толку? Рёбра-то поломаты!
— Денег-то есть? — я озабоченно зашарил по карманам.
— Есть, спасибочки, — расцвёл польщённый вниманием голубятник, — я не совсем уж пропащий, штоб пропивать да прогуливать всё до копеечки.
Сёма в охотку понарассказал новостей, я охал в нужных местах и круглил глаза.
— Накось! — я вытащил из-за пазухи сигару, когда знакомец вытащил было кисет на закурить. — Специально взял коробку, когда на Хитровку пошёл. Дай, думаю, порадую приятелей своих табаком хорошим! Угощеньице.
— Ишь! — Сёмочка обнюхал сигару, — душевный запах! Пробирает!
— Ты погодь! — посулил я. — Затянешься когда, вот тогда и да – душевно! Крепченая, но и духовитая притом, страсть! Уж на што я к табачищу не пристрастен, а то и носом дымок тяну.
