Андрей Марченко - Милитариум. Мир на грани (сборник)
– Это долгая история, ваше высокоблагородие. Она – графская дочь, я был простым жокеем. Папаша ея в прошлом кавалерист конно-егерского полка, лошадей очень любит. Ни одной скачки не пропускал. И дочку с собой таскал. На скачках мы с ней и познакомились, после моей победы. Граф Александр Ремской тогда гневался сильно, он на другую лошадь ставил. А юная графиня, как выяснилось, как раз за меня и болела, вопреки папеньке. В общем, стали мы встречаться украдкой: короткие встречи, осторожные взгляды, нечаянные прикосновения. Знаете, как бывает? Каждая минута – на вес золота, полгода таились, а потом война. Я – в армию, она – на курсы сестер и за мной. Вот, приехала.
– Аг’мянин – и жокей, – задумчиво проговорил Аствацатуров.
Казалось, всё остальное не заинтересовало его вовсе.
– Отец мне этого до сих пор не простил, – хмыкнул Эдесян. – Он-то уважаемый армянский купец, как полагается. А я лошадей люблю. Он мне: «Еще мой прадед возил шелк из Персии в Россию-матушку», а я… Одним словом, разругались вдрызг. Почти не общались. Хотя пару раз я видел его на скачках, как мне кажется.
– Постойте. А выступали под каким именем?
– Так ли это важно, ваше… Ладно. Граф Метеор меня звали.
– Надо же. Я на вас ставил. Стало быть, Ггаф Метеог и ггафиня Ольга? Ладно, ун-дег, баб своих угомоните. Завтг’а соединяемся с частями пег’вого Кавказского ког’пуса и выступаем к эгзег’умской долине через Каг’га-Базар. И чтобы никаких истег’ик в пути!
Она сделает. Сегодня совершит то, к чему так долго шла. Во имя семьи, во имя своего народа, но не только – теперь еще и во имя любви. Не потому ли решилась?
Капитан Виктор Аствацатуров человек во многом умный, но помыслами не чист и слаб, как всякий мужчина. Его слабость – нелюбовь к ее льву. Стоило намекнуть, что зла она на Гаспара и не простит никогда измены, как он ей историю про графинюшку-то и выложил. Что ж, не так всё плохо. Нешто она не справится с капризной неженкой? Что у той есть, кроме наивных глаз да юного тела? А вот у Ионии козырь имеется, да такой, что ей не только Гаспар, но вся русская армия вовек благодарна будет.
– Лев мой, – Гаспара она встретила в вечернем полумраке с папиросой в зубах.
– Иония. Я тебя тоже искал. Ты зачем кухню разнесла?
Пепел от папиросы упал на серый снег.
– Не сердись на Ионию. Я вьедь о деле говорить буду.
– Да неужели? А я хотел разъяснить тебе…
Она порывисто сжала его ладонь.
– Не час для рьевность. Думать лучше про переход сквозь Карга-Базар!
– Ты откуда о нем знаешь?
– А разве это большой тайна? Всье солдаты об нем говорить. А я сказать должна. Офьицеры ваши не слушать женщина, но ты послушай. Я тропу знать. Между Карга-Базар и Гяур-даг. Провьеду, даже птица не замечать, не то что турок.
– А тебе-то о ней откуда известно? О тропке?
Айсорка свела брови. Повела грудью.
– Мой отьец купец был, я уже говорить. Много по стране колесить и меня с собой брать. Он и тропку показать, купцам секретные путьи тоже знать важно. И потом… я здесь нье просто так, я за народ свой мстить, – в руках у красавицы сверкнул клинок. – А ты, если не верить Ионии, взять этот нож и вонзить ей в сердце. Но не ранить больше словамьи. Бьери!
И вложила оружие в ладонь солдата. Тот с отвращением отшвырнул его в сторону.
– Дура-баба! На карте свою тропу показать сможешь?
Метель хлещет лицо.
Лед хрустит под ногами. Темно – на узкую тропу у обрыва даже днем не проникает свет, не говоря уж о такой ночи.
По указанному Ионией маршруту отправили группу разведчиков, которая подтвердила: путь сложный, но от турок свободен.
Иония идет рядом. Черные косы запорошены снегом, ледышки на ресницах, щеки горят пунцовым.
– Странная дорога для купца, – бросил Аствацатуров, выслушав отчет разведчиков. – Как бы не загнала нас девка в ловушку.
– Другой нет, – ответил полковник Серов. – Вернее, есть, но эта – лучшая по ряду причин. Выступаем через два часа. Если повезет, первые из нас к утру будут по ту сторону Деве-Бойне.
Николай идет, шатаясь. Падает на колени. В темноте Эдесян с трудом поднимает друга, подставляет плечо.
– Ноги. Ног не чувствую, – хрипит дамский угодник.
Эдесян взваливает товарища на спину. За ночь они потеряли по меньшей мере двоих – солдат Соловин сорвался в ущелье на глазах у всего взвода, а сержант Киров просто исчез. Шел-шел рядом – и нету. Николая он не отдаст этой ночи, этим горам, этой зиме. Если верить бархатноглазой, уже недолго осталось.
Эдесяна шатает, ноги скользят, кто-то поддерживает его за локоть. Иония. Ее выдержке любой солдат позавидует. А вот Ольгу правильно оставили в тылу, приедут позже и более ровной дорогой. Аствацатурова – туда же. Такие тропы не для изнеженных ног.
Ольга… Юная графиня тоже косилась на айсорку-проводницу с недоверием. Но в отличие от капитана иное заподозрила… Женщины…
Идти вперед и вперед. Не думать о скользком под ногами, о тяжести за плечами, не смотреть в ледяные глаза вечности, вечность подождет. Сегодня они дойдут живыми. Если и суждено старшему унтер-офицеру Гаспару Эдесяну сложить голову, то сделает он это на поле боя, а не в мерзлых горах. Недостойна такая смерть солдата. Да немного уже осталось, не-мно-го…
– Если взглянуть на горный массив Эрзерума с неба, мы увидим нечто похожее на латинскую букву «Z». Сверху – хребет Гяур-даг, внизу – Палантекен, между ними по косой – Деве-Бойне. Наша точка перехода, Карга-Базар, в верхнем правом углу «Z», крепость Эрзерум – в левом нижнем. Перейдя Карга-Базар, мы очень скоро окажемся лицом к лицу с врагом и, прежде чем подойти к цели, выдержим не один бой! Но в итоге цель будет наша! Победа будет наша!
Последние слова полковник Алексей Серов рявкнул во всю глотку.
И сотни солдат и офицеров ответили ему.
Внезапно метель стихает. Из-за мрачной тучи нагло выступает луна. Эдесян, как и все его товарищи, не сразу понимает, что на горной тропе светила не разглядеть. И если они его видят, значит…
Они дошли.
Февраль, 1916 год
Османская империя, Эрзерум
Госпиталь Эрзерума был переполнен.
Отовсюду – стоны, крики, запах крови, гноя и пота.
Дыша через раз, юная графиня Ольга шла между плотными рядами коек.
– Сестра!
– Сестра!
– Хэмширэ![22] – чья-то рука дернула за подол платья.
Ольга склонилась над раненым османом. На курсах учили, что их долг – помогать раненым, любым раненым, независимо от пола, возраста, национальности.
У османского солдата не было правого глаза, на его месте – кровавая повязка.
– Воды. Воды, – стон сбоку.
– Хэмширэ… – Осман забормотал на турецком, напрягся конвойный казак, что караулил у коек с пленными. Ольга поправила раненому одеяло, стала менять повязки. Тот попытался оттолкнуть, заговорил с новым пылом, сжал ладонь.
– Хэмширэ!
Она знала, о чем просит вражеский солдат, но исполнить просьбу не могла. Ее учили только спасать.
– Воды-ы-ы! – Ольга повернулась к солдатику Никите Фомину, мальчишке с простреленным плечом – она вчера ассистировала на операции, как же нехорошо вышло… Юная графиня тряхнула головой, отгоняя воспоминание. Поднесла мальчишке воды, помогла напиться.
– Сестра! Где сестра? В операционную, срочно!
Боже! Опять!
Она слабо застонала и кинулась в операционную.
– Наконец-то, – вскричал Михаил Львович, грузный, плечистый мужчина с сединой на висках, – где вас носит?
И осекся, вперился в Ольгу взглядом.
– Снова вы? Черти лысые, неужели больше никого нет? Где Мария Александровна?
Юная графиня развела руками. В памяти всплыла вскрытая рана Никиты, потемнело в глазах. Только бы снова не стошнило, то только бы…
– Эй, ваша светлость, заснули на ходу? – рявкнул врач. – Воды, говорю, вскипятите. Полный таз, – и, отвернувшись, кому-то: – Найдите Марию Александровну! Вот же ж, графинюшка на мою голову, послали черти лысые…
Он подошел к больному – пожилому солдату с обмороженными ногами. Как же его зовут? По отчеству – Васильич, а имя… Ольга вскипятила воду, приготовила бинты, вату. Васильич орал благим матом, угрожал каждому, кто притронется к его ногам. Доктор велел ампутировать обе.
– Жить хочешь, а? К семье вернуться, хоть безногим, но живым, – ровно спросил Михаил Львович, вкалывая морфий.
– Кому я буду нужен? Что смогу делать? Как семью кормить?
– Если умрешь, точно не накормишь.
К счастью для Ольги, Мария Александровна, немолодая и опытная медсестра примчала к началу операции, а потому участие юной графини свелось к простым «подай-принеси», на окровавленный стол не смотреть, к стонам раненых, чью боль до конца не унимает даже морфий, она почти привыкла.
