Андрей Марченко - Милитариум. Мир на грани (сборник)
Господи-боже. Неужели? Зачем? Как?
– Эй, командир, ты что, привидение увидел? На тебе лица нет, – дамский угодник подкрался незаметно.
– Голубка, – прохрипел Эдесян, плохо понимая, что говорит. – Голубка моя приехала. Графиня…
Николай проследил за взглядом командира.
– Сестричка, что ли? – Рядовой присвистнул. – Хороша. А у тебя что, все бабы – голубки? Чтобы не запутаться?
– Балбес.
– Так чего же встречать не бежишь?
Побежишь тут, когда ноги к порогу примерзли. В бой, под пули мчать в разы легче. Но Голубка облегчила задачу. Наконец заметила, улыбнулась, блеснула сине-зелеными глазами и зашагала к покосившемуся домику.
Одетая, как последняя крестьянка, с темными кругами под глазами и исхудавшим лицом, давно не знавшим пудры и румян, она всё равно выглядела графиней! Сестра милосердия приблизилась к солдатам, а эдесяновы ноги по-прежнему не желали шевелиться.
– Здравствуй, Гаспар, – голос, этот нежный голос.
Эдесян кивнул, пожирая пришелицу глазами и глазам же своим не веря.
– Разрешите представиться, сударыня: солдат русской Кавказской армии Николай Скворцов, – пока Эдесян моргал, дамский угодник уже целовал сестре милосердия ручку.
– Очень приятно. Ольга Александровна, – сказала девушка.
– Пошел вон, – прошипел Эдесян.
А затем схватил Ольгу свет Александровну за руку и потащил за собой, подальше от убогой горной деревушки, пропахшей смертью, от любопытных глаз однополчан, от этой войны, от гари и боли, от всего и всех. Остановился на пригорке у присыпанной снегом пихты. Нахмурил брови.
– Откуда вы здесь, графиня? Зачем вы здесь? Разве война – для вас, для таких, как вы?
– А ты, значит, совсем не рад меня видеть? – Юная графиня надула губки.
Эдесян лихорадочно соображал, что ответить. Собеседница расценила молчание по-своему – вздернула подбородок, резко развернулась и ушла. Попыталась уйти. Эдесян и сам не понял, когда сгреб ее в охапку, сжал в объятьях.
– Гадкий! Мерзкий! Отвратный! Я так тебя искала, столько вытерпела, всё, всё ради нашей встречи! А ты, ты… – Девушка колотила его кулачками по груди и всхлипывала, грозя разрыдаться.
– Простите, простите, графиня, я сам не свой. Не плачьте. Только не плачьте, – женские слезы были единственным оружием, против которого Эдесян бессилен. – Я рад, как же не рад? Просто не ожидал совершенно. Не думал даже…
– По-твоему, я только за вышивкой сидеть способна? – Она достала из кармана платочек, вытерла глаза, высморкалась, после чего добавила капризно: – И перестань называть меня «графиней». Здесь я для всех Ольга Александровна. Или просто – Ольга.
– Как скажете, сударыня. Ольга, Оленька, как вы здесь очутились?
– Тебя искала! Ты когда на фронт уехал, я сразу на курсы медсестер пошла. Закончила, хотела вдогонку, а папенька – ни в какую. В Петербурге, говорит, милосердствуй. Вон, полный лазарет раненых. Я в слезы, а он: «Молчать! Несовершеннолетняя ты еще!» Пришлось подчиниться, я при государыне нашей работала полгода – знаешь, какая она отважная? Ни крови, ни гноя не чуралась… А потом, стало быть, как восемнадцать весной исполнилось, так папеньке и сказала: «Не указ вы мне больше».
Она красноречиво вздохнула, глянула искоса.
– Долго тебя искала, из части в часть переводилась. В Алашкерт приехала – и опоздала, ушли вы уже. Еле упросила мулов с провизией вам снарядить. А ты – кричать!
– Глупая девочка, – он обнял ее сильнее. – Тут же война, тут убивают каждый день, понимаете?
– Я заметила, представь себе, – фыркнула юная графиня и мечтательно добавила: – Помыться бы с дороги.
– Парилка есть… Маленькая, правда, убогая, но рабочая, мы в ней вшей знатно погоняли. Пойдем – истоплю.
Капитан Виктор Аствацатуров был горд собой и раздосадован одновременно. Это ведь он придумал смелый и дерзкий план – прорваться в эрзерумскую долину через хребет Карга-Базар, слывущий непроходимым настолько, что турки не сочли за нужное его укреплять, и теперь он маячил единственным незащищенным участком горного укрепрайона Эрзерума. Однако поделиться гениальной идеей Аствацатуров ни с кем не успел – такое же озарение снизошло и на генерала Кавказского фронта, о чем и сообщалось в утреннем приказе.
Капитан остановился у приземистого дома, занятого под кухню, вдохнул морозный воздух, пригладил усы. Всё-таки соврал он выскочке-ундеру, вернее, не сказал всей правды – не только орден нужен Виктору Аствацатурову, славы полководца он жаждет сильнее. И что душой кривить – весьма ее достоин! Только, чтобы выстраивать блестящие стратегии, совсем не обязательно торчать под пулями. Более того – пули лишь думать мешают.
В глубине дома раздался звон. Капитан обернулся, в тот же миг на пороге, тараща глаза, возник солдат Николай Скворцов.
– Что за шум? Отвечать!
– Ваше высокоблагородие, ничего серьезного. Иония миску уронила…
Дзынь-грох-бах-дзынь!
– Вг’ать мне надумал?
– Никак нет, вашбродь…
Дзынь!
Капитан ворвался в дом. Айсорская девица – волосы растрепаны, глаза сверкают, тулуп распахнут – стояла посреди кухни и, рыча львицей, швыряла чем попало в стену: миски, ложки, кастрюли, ножи – всё шло в дело!
– Отставить! – рявкнул Аствацатуров.
Иония вздрогнула и замерла. А затем бросилась опрометью из дома, едва не сбив топтавшегося на пороге Скворцова.
– Ух, ваше высокоблагородие, как вы ее сразу… А меня – ни в какую. Никак не мог угомонить окаянную.
– Что пг’оизошло? Доложить, – прорычал Аствацатуров.
– Никак не могу знать, ваше высокоблагородие.
– Будешь вг’ать, весь взвод Эдесянов поплатится.
– Ерунда, ваше высокоблагородие… Бабья дурь. К господину старшему унтер-офицеру знакомая приехала. Графиня. Сестра милосердия. А Иония как узнала, взвилась до небес, что коршун, какая уж тут «голубка»…
– Гг’афиня? Сестг’а милосег’дия? Ты пьян, солдат?
– Никак нет, ваше высокоблагородие. Час назад, когда вы на совете были с другими офицерами, обоз приехал. С продуктами, медикаментами, ну и… графиней.
– Бг’ед какой-то. Если навг’ал, пг’икажу выпог’оть. Свободен.
Крылья белые, паром окутаны. Волосы светлые на нежных плечах. Грубый обмылок скользит по круглому бедру, по плоскому животу и выше, выше, к маленькой острой груди… Под руками солдата напряглось тело юной графини. Сколько он мечтал об этом теле, сколько раз засыпал, не смея даже надеяться, что грезы хоть когда-нибудь сбудутся. Юная графиня задышала часто-часто, а солдат, намылив груди, коснулся шеи, отодвинул волосы, поцеловал за ухом.
Чувствуя, что желание побеждает разум, отстранился, принялся поливать любимую водой, боясь, что в любую минуту может проснуться и утратить едва обретенную мечту. Юная графиня – такая хрупкая, почти прозрачная – поежилась и вдруг прижалась к нему всем телом.
Он осторожно коснулся розовых губ.
Интересно, был у нее кто-то? Вряд ли, учитывая, как ее берегли.
Подхватил долгожданную на руки, вынес в предбанник, уложил на старую лавку. И через несколько минут убедился – не было, он первый, она ждала его, она шла к нему. И от этого желание захлестнуло с новой силой.
Вывалившись из бани, Эдесян удивился необычайной тишине. Ни стрекота пулеметов вдалеке, ни гомона товарищей поблизости. Юная графиня цепко ухватилась за руку, и солдат был готов подумать, что вот оно – счастье, но…
– Ун-дег Эдесян!
Тишина не длилась долго.
Он вытянулся по струнке.
– Вольно. За мной, ун-дег.
Эдесян пошел за капитаном, любимая проводила его слегка обиженным взглядом.
– Значит так, Казанова, – процедил Аствацатуров, закрыв за ними дверь штабного домика, – мне безг’азличны ваши похождения, пока они никому не вг’едят. Но бабьи г’азбогки, г’азггомленные кухни и пг’очая ег’унда нам здесь не нужны абсолютно. Особенно накануне новой операции. Вам понятно, ун-дег?
– Какие кухни?.. Э… Иония?
– Да, да, истег’ичка ваша Иония. А, втог’ая – кто?
Эдесян замялся, а капитан неожиданно улыбнулся, похлопал по плечу и заговорил совершенно другим тоном.
– Да не застг’елю я вас за пг’а-авду! Я пг’осто должен знать, что пг’оисходит в моей г’оте. Я в ответе за всех солдат и за пог’ядок. Итак, откуда взялась эта Голубка номег два?
Эдесян помянул тихим словом болтуна Николая, а потом вдруг понял, что он так долго скрывал свою любовь, столько времени даже самому себе боялся в ней признаться, что теперь ему просто необходимо высказаться. Хоть кому-нибудь! Пусть даже Виктору Аствацатурову.
– Это долгая история, ваше высокоблагородие. Она – графская дочь, я был простым жокеем. Папаша ея в прошлом кавалерист конно-егерского полка, лошадей очень любит. Ни одной скачки не пропускал. И дочку с собой таскал. На скачках мы с ней и познакомились, после моей победы. Граф Александр Ремской тогда гневался сильно, он на другую лошадь ставил. А юная графиня, как выяснилось, как раз за меня и болела, вопреки папеньке. В общем, стали мы встречаться украдкой: короткие встречи, осторожные взгляды, нечаянные прикосновения. Знаете, как бывает? Каждая минута – на вес золота, полгода таились, а потом война. Я – в армию, она – на курсы сестер и за мной. Вот, приехала.
