Константин Радов - Оружейник. Винтовки для Петра Первого
Что не успели поджечь татары перед нами, уничтожают казаки и калмыки. Сии дети природы ухитряются ежедневно отбивать и пригонять к армии тысячные гурты скота. Запас мяса иметь неплохо, но перспективы меня пугают: бредущее за армией стадо растет угрожающе. Я сюда пришел не баранов воровать! Пришлось разочаровать добытчиков, повернув от Ак-Мечети не сразу домой, к Перекопу, а на юго-запад, к Бахчисараю. Нельзя же в одном переходе от ханской столицы пройти – и не сделать визит гостеприимным хозяевам!
Это единственный город, где хан с верными ему людьми оказал сопротивление. Нелепой сказкой показался бы мне раньше рассказ, что пятнадцатитысячный корпус, коего две трети – иррегулярная конница, может пройти половину Крыма почти без боя. Только неприятели наши далеко не глупы. Уклоняться от прямого столкновения, бить по тылам, нарушать коммуникации – эта метода войны приносила им успех на протяжении столетий. Четвероногое богатство пасется на крымской Яйле, добыча наших конников – ничтожные крохи, мелочь. Лачуги подлого сословия тоже не жаль. Вот ханский дворец и городские дома знатных беев и мурз крымцы защищали всерьез: тяжелый уличный бой длился почти сутки. Многочисленная артиллерия, своя и захваченная в Кафе, решила дело. Саманные стены легко сокрушались выстрелами в упор, взорвавшейся в доме гаубичной бомбы хватало на всех защитников. «Дворец-сад» превратился в обугленные руины.
Будь у меня возможность, я б еще каждую головешку в порошок растер. Есть за что.
Девлет Гирей с небольшой свитой и гаремом бежал в Инкерман, был отрешен султаном от престола и сослан на Родос. Лучший татарский полководец последних полутора веков провел остаток дней ничтожным изгнанником, в разочаровании и тоске. Его грандиозные планы возрождения ордынского могущества и оттеснения России от крымских рубежей не увенчались успехом. Поделом вору мука: не ставь перед собой нереальные цели. Установи прочный мир, карай подданных смертью за набеги – и даже в самой отдаленной перспективе стремления царя не пойдут дальше пары приморских крепостей и свободного мореплавания на юге. Безопасность границ – ключевой пункт: ни одно государство не станет терпеть такую кровоточащую язву на своем теле. Я пробовал однажды подсчитать – и вышло, что за последние два столетия с Украины сведено в неволю больше людей, нежели сейчас на ней осталось. А если спустимся дале в глубь веков? Ответьте, высоконравственные мудрецы, порицающие русских за то, что живут во мраке рабства: почему в новых европейских языках слова, обозначающие раба, восходят к племенному имени славянскому? Потому ли, что славяне – рабы по природе, или в память о канувших в Лету бесчисленных караванах невольников, удобривших своими костями почву Европы? Что, давнее дело? А когда последний раз христианнейшие французские короли покупали у турок ясырь для галер, успокаивая свою католическую совесть тем, что схизматики – не настоящие христиане? Почему русских людей магометане продают перекупщикам у подножия бастионов, возведенных учениками Вобана?
Сто двадцать верст раскаленной степи между долиной Салгира и Перекопом стали самой трудной частью похода. Колодцы испорчены, вода в бочках и бурдюках протухла – и той не хватает. Трофейная скотина от жажды падает тысячами, обозных коней вот-вот постигнет та же участь. Ночью идти нельзя: при свете ни один татарин не осмеливается приблизиться к нам, но в темноте превосходство стрелков обесценивается. Враги наглеют, атакуя удаленные посты и пикеты. Отсиживаемся за рогатками. Кстати, очень быстро крымцы освоились с минами, придумав свой способ обезвреживания: прежде чем самим идти, в опасное место гонят скот, если его нет под рукой – рабов, в самом крайнем случае пускают заводных коней. В порядке, обратном ценности ходячего имущества.
Перекопскую линию тысячи работников обновляли несколько лет, на случай русского вторжения с севера. Если бы не пересохшее горло – впору расхохотаться, глядя на земляные укрепления с открытой горжей. Турецкий гарнизон – как пробка в бутылке: можно мучиться, продавливая внутрь, но лучше вышибить молодецким ударом по донышку. Начальник его, Ибрагим-ага, попробовал остановить нас, засев в наскоро сделанном ретраншементе у армянского базара, но это была попытка с негодными средствами: у него не хватало сил для столь протяженного фрунта. Линия-то рассчитывалась на присутствие хана с большим войском. Турки в обороне, как правило, держатся стойко – но если уж побегут, не остановишь. Выбитые из траншей, они не стали защищать ни обратную сторону вала, ни крепость (довольно бесполезную при ширине перешейка восемь верст), а сразу отступили на запад, в направлении Очакова. Даже не успели засыпать колодцы.
Эти две ямы с дрянной солоноватой водой чуть не привели к катастрофе. Остервенелые от жажды и жары, люди рвались к ним – но если один колодец Ефим сразу взял под свою жесткую руку, у другого врукопашную схватились юрьевцы со сводным полком.
Раздвигая конем толпу, в которую превратились потерявшие строй солдаты, я застрял саженях в десяти от центра драки. Меня никто не слушал. Крики офицеров тонули в реве тысячеглавого зверя, удары не действовали. Свирепое белое солнце яростно выжигало мозги беспощадными лучами. Безумие волнами катилось к краям, охватывая подбегающих из соседних проулков.
Неподалеку, как камень в потоке, мелькала в человеческих волнах упряжка с орудием. С риском быть затоптанным, я добрался до нее. Молоденький артиллерийский капрал, разинув рот, взирал на окружающий хаос.
– Отцепляй пушку!
Захлопнув рот, парнишка испуганно взглянул на меня – слава богу, с осмысленным видом. Пара канониров возникла рядом, отлепившись от дикой толпы.
– Заряжай! Холостым зарядом заряжай!
Молниеносно вбили картузы, выдернули клин из-под казенной части – дуло задралось вверх…
– Пали!
Как Божий гром, огневой удар разнесся над головами. Пороховым духом оглушило дерущихся, все на мгновение замерли. У некоторых, кто ближе, – кровь из ушей…
Людская волна отхлынула в стороны, но вдруг заколебалась. В центре, у самого колодца, продолжают драку совсем уж обезумевшие – которых ничем не прошибешь. Мелькают приклады, мертвые с разбитыми головами лежат на земле. Не так лежат, как раненые.
Офицеры кинулись разнимать… Бесполезно: отпрянувшее было зверское в человечьих душах вновь вылезает на поверхность. Еще минута – и хаос не остановить, он захлестнет всё…
– Картечью заряжай!
Ужас плещет в глазах юного капрала. Моя шпага с шипением змеи вылетает из ножен, уставясь ему в лицо блестящим жалом. Дрожащими руками артиллеристы делают свое дело. Парнишка берется за пальник.
– Стой! Понизить прицел!
Под ледяным взглядом клинка ствол опускается к горизонту.
– Пали!
Кто не успел опомниться, тех не спасти. Расходится пороховой дым. Кровавые клочья тел покрывают землю перед колодцем, бьется в агонии раненый с оторванной рукой, алая кровь пульсирует фонтаном.
– Офицеры, ко мне!
С лицами как у покойников, на непослушных ногах подходят офицеры. Не все. Кто-то разнимал до последнего и попал под выстрел. Откуда-то из-за спины появляется запыхавшийся Юрьев. Спрыгивает с коня прискакавший командир «сводников» Яков Вюрц.
– Где вы шляетесь, полковники …ные?! Здесь ваше место! Убитых похоронить. Раненых лечить, кто выживет – к суду за неповиновение и бунт. Полки построить у городского вала, воду получите в последнюю очередь. Выполнять!
Как в детстве после драки, бьет лихорадка. Жестокость схлынула. Я вот-вот разрыдаюсь. Поворачиваюсь спиной и ухожу. Никто не должен видеть меня слабым.
Воинский начальник, особенно если он претендует на командование отдельным корпусом, обязан владеть своими чувствами. Это не запрещает зверя в душе. Но зверю лучше высовываться пореже, и надо быть крупнее и кровожаднее, чем у подчиненных.
В шестидесяти верстах, на Днепре, должен быть укрепленный лагерь Бутурлина и Скоропадского. Если у них все шло по плану. Небольшой отряд донцов одвуконь ускакал на север с моими донесениями. Остальным нужны хотя бы сутки отдыха. К тому ж у меня целый табор освобожденных невольников и около тысячи больных и раненых солдат. Четыре кровопролитных боя и шестисотверстный марш по враждебной земле за месяц с небольшим – это много. Но для полного успеха надо догнать ушедших с Перекопа турок. Десять против одного, что пойдут на Кинбурн. Есть одна переправа поближе, но она в дневном переходе от русского лагеря. Слишком опасно.
Через три дня мы соединились с главными силами. Иван Иванович встретил в своей манере. Но я к ней уже привык:
– Ворчите, мой дорогой генерал, сколько угодно! Я так рад встрече, что для меня это сладчайшая музыка! Да, пришлось переменить план похода – но всё для пользы дела!
– Вот взгреет тебя государь за самовольство – будет польза! Еще смеешь мне диспозиции предписывать?! Хрен тебе, а не поход на Кинбурн!
