Константин Радов - Оружейник. Винтовки для Петра Первого
Узкоглазая наша стража поздно разглядела с западной, крымской, стороны пересекающую залив темную массу. Никто не знал, что неподалеку от устья Салгира кавалерия способна перейти Гнилое море вброд. Тревогу подняли, когда всадники полезли из воды. Любой другой полк был бы обречен, но егеря успели стать в каре и в предутренних сумерках отбить первый натиск. Дальше стало легче целиться, при свете восходящего солнца. Крымцы кружились вокруг, как ярмарочная карусель. Неприятной новостью оказалось наличие у них винтовок: только ханские сеймены имеют огнестрельное оружие, у простых кочевников вместо него – лук и стрелы. И сабли с пиками для ближнего боя, разумеется.
Шире шаг! Идущие позади полки прибавили ходу – все равно, по моей оплошности, для сикурса требовались часы. Лодочники замелькали шестами, опережая пеших. Перед нашим фрунтом тоже появились татары; я предпочел каре линии из-за опасности обхода по мелководью. Несколько наскоков заставили вести огонь и замедлили марш. Сохранявшееся прежде легкое пренебрежение к этому народу быстро таяло: конница атаковала сплоченно и мужественно, под плотным обстрелом доходя до багинетов. На своей земле – не то что в набеге!
Мы продвигались вперед… Не люблю этот бой, в нем не было ни замысла, ни искусства. Вспоминая, каждый раз думаю, насколько моя репутация военачальника преувеличена. Нет, от почестей не отказываюсь: по справедливости они принадлежат мне же – но как оружейнику. За свою карьеру я сделал множество тактических ошибок, жертвовал здравым смыслом в угоду красоте построений и неоднократно заслуживал быть битым – однако свинцовый ливень сносил всякого, кто имел безумие стать перед фрунтом моих солдат.
Крымцы оказались зажаты на узкой, насквозь простреливаемой косе между сходящимися полками. Цепочка лодок отрезала путь через залив, откуда пришли. Больше деваться некуда: некоторые проскочили вдоль берегов, под беспощадным огнем с боковых фасов каре, и сразу же попали под калмыцкие сабли.
Было ли это исполнение приказа или слепой порыв обезумевшей толпы? Не знаю. Никогда более не видел атаку на лодки вброд, по грудь в воде, или вплавь. Стрельба в упор, багинеты колют вниз, как остроги, сабли рубят дощатые борта… Несколько плоскодонок опрокинули, только из-за этого части неприятелей удалось бежать. Не знаю, многим ли. Не считал. Не до того было. Тысяч пятнадцать легли под пулями или добиты калмыками, обиравшими врагов. Еще некоторые вымолили пощаду и попали в плен.
У нас тоже были потери, но соотношение вышло не хуже, чем у принца Евгения при Зенте. Ханство получило в сей баталии страшный удар.
Количественно крымцам случалось терять и больше воинов в одном бою: за шесть лет до этого черкесы, озлобленные жадностью татарских работорговцев, взбунтовались и вырезали кинжалами целую армию. Но там были большей частью кубанские ногаи, о которых на полуострове никто плакать не станет. Здесь же – ханская гвардия почти в полном составе. И коренная крымская знать. Лучший, отборный корпус. Командующий им калга Мехмед Гирей, недавно сменивший Саадета, обвиненного в неудаче зимнего похода, тоже погиб: его труп опознали пленные.
Таких неудач не прощают ни подданные, ни хозяева. В политическом отношении Крым имеет нечто общее с Речью Посполитой, только поляки зависят от нескольких стран и тайно, а татары – от одной Турции и открыто. Девлет Гирей еще сколько-то времени считался номинально властителем, но приказы его не исполнялись. Каждый был сам за себя. Беи со своими людьми покидали стоящее у Перекопа войско – кто под покровом ночи, кто средь бела дня. Некоторые прямо в лицо бросали хану, что незачем стеречь ворота, когда в доме пожар. Увезти в горы семьи, угнать скот стало главной заботой, раз уж не сумели сдержать русских на пороге своей земли. Грозная многочисленностью сила растекалась, уходила, как вода в песок, как кровь из жил раненого. Скоро в степи не осталось ни одного отряда, способного бросить вызов нашим калмыкам, не говоря уж о пехотной бригаде.
Пока сие разложение государственного тела набирало ход, я с боем занял Кафу, вытеснив трехтысячный турецкий гарнизон в направлении Сурожа. Крупнейший и самый богатый из крымских городов лежал у моих ног. Старая генуэзская крепость мало помогла туркам: в современной фортификации преграду атакующим создает грамотно распределенный огонь, а не просто каменные стены. Для канониров неприятельских припасен был сюрприз: команды особо метких стрелков и винтовки с прицелами, годными для стрельбы до тысячи шагов. С дистанции же, на которую удалось подобраться, они вообще могли выбирать, в который глаз поражать врагов, в правый или в левый. Солдаты беспрепятственно дошли до стены и разворочали кладку ломами – разумеется, не на всю толщину, а настолько, чтобы заложить заряд. Как часто бывает, храбрецы пожертвовали собой ради трусов: отряд янычар почти целиком погиб у бреши, пока остальные защитники бежали без памяти.
В тот самый день, когда я овладел городом, два турецких фрегата явились в Арабатском заливе и уничтожили гребные суда. Люди, спасшись на берегу, присоединились к нашим главным силам – а флотилия изначально была в моей партии жертвенной пешкой, предназначенной к размену: ценность ее сравнительно невелика. Однако, если бы струги уцелели, скорее всего мы отступили бы тем же путем – по песчаной косе. Спасибо капудан-паше, он развязал мне руки.
Известия о хаосе, в который погружался Крым после истребления лучших воинов ханских, побудили задуматься о продолжении похода. Мимо Арабата отправились на север только нагруженные трофеями иррегуляры. Не более как через неделю новые отряды калмыков и донских казаков, влекомых завистью к добыче, в утроенном числе явились на их место. Солдаты как раз успели отдохнуть после трехсотверстного марша по жаре и двух тяжелых баталий.
Хитрые генуэзцы, вечные соперники моих венецианских компатриотов, не зря основали колонии на этих берегах. Окрестности Кафы удивительно похожи на Италию – только турки здесь лишние. Впрочем, все магометане и добрая половина христиан бежали вместе с гарнизоном. Напрасно они так испугались: мне удалось сохранить дисциплину, не допустив грабежей и насилий. Единственное, чем пришлось поступиться жителям, – тягловый скот и повозки, двуколки на громадных колесах. Не на себе же тащить солдатам воду и провиант в страшную летнюю жару!
Не без внутреннего трепета отдал я приказ готовиться к дальнему походу по вражеской территории, в самую глубь осиного гнезда. Если действовать правильно, никто не сможет нас одолеть – однако любая оплошность грозит гибелью. Что помогло преодолеть сомнения? Ненависть? Месть? Нет, я постарался исключить чувства. Скорее – теоретические соображения о наивыгоднейшей стратегии. Манера большинства современных полководцев (за всем известными исключениями) представлялась мне слишком академичной, слишком вялой, дающей неприятелю время и возможность восстановить силы. Разбитый враг должен получать новые удары с такой стремительностью, которая не позволит оправиться от беспрерывных конфузий. Ничего, если победоносные войска терпят лишения: лишь бы врагу было еще хуже.
Меня влекло, конечно, южное побережье. Но соваться в двухсотверстное дефиле между горами и морем, где придется ожидать засады в каждой долине и обстрела с кораблей на каждом приморском карнизе, – чистое самоубийство. Господство на море и сопровождение флота суть необходимые условия такого марша, независимо от численности войск. К тому же это султанские владения: мне представлялось более полезным разорить земли, состоящие под властью хана. Как иначе внушить ханским подданным мысль о неизбежной расплате за воинственную политику Девлет Гирея?
…Пахнет дымом. По ночам дальние огни охватывают половину горизонта. Всё горит: пустые аулы, сухая трава в степи, местами даже сады. Я уже видел похожее в России при вторжении шведов – теперь знаю, у кого государь заимствовал эту беспощадную тактику. Только нас пожарами не проймешь: кров нам не нужен, провиант с собой, а кони пасутся на зеленом ячмене, едва пошедшем в колос и полном земными соками. Будь он спелее, татары выжгли бы и его, тем более что земледелие у степняков считается презренным занятием. Копаться в земле – удел рабов или самых опустившихся соплеменников. Грань между ними занимают потомки русских невольников, ради избавления от рабства принявших магометанство. Нет худших ненавистников России, чем эти ренегаты. Попался один такой в плен, в зеленой чалме и с рязанской рожей – так и продолжал до конца славить Аллаха. Не любят солдаты предателей, поскупились на легкую смерть. Проткнули ему брюхо багинетом и бросили.
Что не успели поджечь татары перед нами, уничтожают казаки и калмыки. Сии дети природы ухитряются ежедневно отбивать и пригонять к армии тысячные гурты скота. Запас мяса иметь неплохо, но перспективы меня пугают: бредущее за армией стадо растет угрожающе. Я сюда пришел не баранов воровать! Пришлось разочаровать добытчиков, повернув от Ак-Мечети не сразу домой, к Перекопу, а на юго-запад, к Бахчисараю. Нельзя же в одном переходе от ханской столицы пройти – и не сделать визит гостеприимным хозяевам!
