Константин Радов - Новоросс. Секретные гаубицы Петра Великого

Константин Радов

Новоросс. Секретные гаубицы Петра Великого

Часть первая. Опала (1721–1723)

De profundis

В чем Россия безнадежно уступает иным государствам — так это в части тюремного устройства. Особенно, если говорить о тюрьмах для благородных узников. Бастилия! Тауэр! Семибашенный замок! Вслушайтесь в эти гордые имена. Или взять Пьомби в Венеции: сие узилище таким образом примыкает к Дворцу Дожей, что из властительских палат можно перейти туда или обратно, совсем не выходя под вольное небо. Знатные люди, разошедшиеся во мнениях с правителями, могут скучать там долгие годы. У нас же после скоротечного розыска виновные отправляются либо в Сибирь, либо на плаху. Едва успели вывезти из Трубецкого бастиона тело несчастного царевича и водрузить на колья головы его сторонников, как хозяйственный Михаил Осипович Чемезов вновь занял помещения под провиант. С появлением надобности — опять освободил. Бочки и рогожные кули вытаскивали наружу у меня на глазах. Самые камни доставшегося мне каземата, казалось, провоняли кислой капустой и гнилым луком. Уж лучше бы самая мрачная темница: как-то недостойно сидеть запертым в провиантском чулане. Валяясь на соломе, словно исторгнутый из грядки порченый овощ, мудрено сохранить высокий строй мыслей и не превратиться в жалкую тварь, озабоченную лишь сохранением своей никчемной жизни.

Будущее мое терялось в тумане. Отказавшись, вопреки царскому приказу, вернуть помещикам принятых в ландмилицию беглых мужиков, я выказал тем самым прямое неповиновение. По букве воинских артикулов за это полагалась казнь. Однако столь суровое обращение с иностранным подданным отпугнуло бы других наемников, привлечение коих в русскую службу обходилось государю недешево. К тому же — слишком много значительных прожектов держалось на мне. Так что вероятность смерти не следовало преувеличивать, хотя совсем исключить было нельзя. Петр, он такой. Сначала отрубит голову, потом в уста поцелует. Это у него запросто. Стало быть, шансы — как в бою.

Розыск по делу затянулся, чего в силу простоты и очевидности преступления никто не ожидал. А вот пожалуйте — стоило государю запереть опального приближенного в крепость, как вдогонку посыпались доносы. Господи, какого только вздора в них не было! Обиднее всего показалось утверждение Ефима Никонова, что его подводное судно доселе не построено лишь из-за чинимых мною препятствий. Генерал-майор Гинтер, помощник Брюса, не преминул воспользоваться случаем, чтобы возложить на меня вину за неудачи со сверлением пушек. Поверить подобным упрекам — так выйдет, что граф Читтанов ничем, кроме строения пакостей, не занимался, а без его вредоносного вмешательства российская артиллерия давно бы достигла недосягаемых высот совершенства. Как только Яков Вилимович позволил подчиненному нести этакую чушь?! Уж он-то человек благородный, происходящий от королей… Хотя, по правде сказать, происходящий через бастарда — поди докажи, что предок подлинно королевской крови, кто там при его зачатии свечку держал…

Впрочем, приходила и такая мысль, что доносы могли инспирировать друзья специально для моего спасения от казни. Вердикт военной коллегии не вызывал сомнений, но артикулы намеренно составлены с избытком жестокости, чтобы дать возможность монарху регулярно выказывать милосердие. Смертный приговор требует утверждения государем. Если бы Светлейший и его клевреты успели провести суд быстро, пока царский гнев не остыл — опасность потерять голову была бы весьма велика. Чем больше затяжка, тем вернее разум царя возобладает над чувством, и соразмерно на большее смягчение приговора можно рассчитывать. Пока коллегия разгребала вылитое на меня дерьмо — Петр укатил в Лифляндию, и угроза отодвинулась: он не конфирмовал судебные решения заочно, и уж тем более не позволял казнить высокопоставленных лиц в свое отсутствие.

Теперь оставалось ждать. Ждать и надеяться. Два или три месяца — срок немалый. Со слов Головина ведомо было, что раньше государь не вернется. Мучили бесплодные думы о том, как глупо я позволил себя обыграть. Ссора с царем явно была подстроена, понять это задним умом труда не представляло. Кто постарался? Вряд ли Меншиков: многие предупреждали об опасности со стороны князя, но… Слишком тонко для него. Данилыч прямолинеен и нагл, изучать слабые стороны противника — ниже его достоинства. А здесь чувствовался умнейший интриган, способный читать меня, как открытую книгу. И государя тоже.

Пока Петр был молод, излишества по части вина и женщин сходили без последствий — но с возрастом стали дурно влиять на здоровье и заметно нарушать душевное равновесие. Когда развратная Авдотья Чернышева наградила любимого монарха малой венерической неприятностью — кнута отведали многие, кто в иных обстоятельствах отделался бы словесным выговором. С тех пор проблемы со стороны телесного "низа" периодически у него повторялись. Враги, несомненно, знали, насколько легким на гнев бывал государь в такое время, и выбрали подходящий момент, чтоб донести о неисполнении указов. Столь же безошибочно они взяли в расчет мое упрямство при защите своих людей.

В общем, на дворцовом паркете прославленного генерала побили, как младенца. С таким изяществом, что даже не угадаешь, чьей рукой нанесен удар. Светлейший имел причины меня ненавидеть, но манера действий не отвечала его обыкновениям. Толстой или Головкин? У этих коварства хватило бы, только с какой стати? Чем я им навредил? Вторжение в компетенцию возглавляемой Толстым коммерц-коллегии — да, планировал, однако узнать об этом ему было неоткуда. Предположение, что старый дипломат способен вычислить мои шаги из общих соображений, награждало его сверхъестественной проницательностью, подобающей разве Богу или дьяволу. Впрочем, Петр Андреевич, если в чем и уступал врагу рода человеческого, то совсем немного. Погубить меня просто так, на всякий случай, или для угождения Меншикову — с него сталось бы.

Всякий, кто стоит достаточно близко к трону, должен быть готов отстаивать свое положение. В этой борьбе человек, занятый делом, обязательно проиграет тому, кто любит власть ради самой власти и сопряженных с нею корыстных преимуществ. Проиграет просто по недостатку досуга для интриг. Глядя на разрушенную карьеру ретроспективно, из тюремного каземата, я удивлялся не тому, что свалился в пропасть, а тому, как долго судьба меня миловала. Слишком многим наступил на ноги, проталкиваясь в первые ряды. Спасало до поры лишь благоволение государя да покровительство князя Ромодановского. Пока старик был жив, призрак его витал надо мной, подобно ангелу-хранителю — однако за три года, прошедшие после смерти, рассеялся и перестал внушать страх.

Холодную весну сменило серенькое петербургское лето. Предвестием загробной праздности влачились бессмысленные дни, еще мучительней — одинокие ночи. Жизнь проходила мимо.

Кстати, о призраках. Однажды, утомившись бороться с бессонницей, я заметил, что противоестественный полуночный свет, сочащийся из крохотного оконца под потолком, словно избегает угла, в коем сгустившийся мрак, казалось, скрывал нечто в своих недрах. Никто живой не мог бы проникнуть в камеру незамеченным, без лязга железных засовов — мне почти удалось себя убедить, что это всего лишь игра больного воображения, достойная старых баб и не подобающая боевому офицеру, — но непонятный страх продолжал сковывать члены. Даже глядеть во тьму не хватало духу. Ощущение чужого присутствия стало нестерпимым.

— В-ваше В-в-высочество?

Голос тонкий и дрожащий. Господи, неужели это мой?! Волна стыда прокатилась по жилам, преобразившись в гнев на собственное малодушие и подбросив на ноги, подобно стальной пружине. Страх пропал с первым сделанным шагом — впрочем, сие не помешало с тревогой коситься поутру на подозрительный угол. Глупое суеверие, что души принявших насильственную смерть привязаны к месту гибели, не имеет оснований — иначе поля сражений кишели бы ими. Однако… Почему бы мыслям и страстям человеческим не иметь вещественным носителем некую тонкую эманацию, способную какое-то время существовать отдельно от породившей ее персоны? Не ведаю, подлинно ли несчастный царевич окончил земное поприще в этом самом каземате. Напрасно я стал бы добиваться ответа у своих стражей — им под жестокою казнью запрещено говорить с узниками. Зато покойный принц на долгое время стал верным, хотя и безмолвным, моим собеседником.

— Нет, дорогой мой Алексей Петрович! Не буду покаянных грамот писать, даже не уговаривай. Сам посуди: ты разве недостаточно каялся?! И что, помогло тебе это? Прикажешь от батюшки, по заповеди Господней, прощения ждать?! Молчишь? То-то же! Нет ему дела до Христа. И никому нет на Руси. Сказано: человек — образ и подобие Божие. А коли так — которые людьми торгуют, они-то чье подобие суть? Иуды Искариота?!