Черкес 2. Барочные жемчужины Новороссии - Greko
Ефрем Ковшанлы в красном камзоле и зеленом нижнем платье вид имел скорее воинственный, чем подобающий мастеру[2]. На толстом пузе за широким кушаком он пристроил внушительный кинжал, на боку висела сабля. Но смотрел не строго, доброжелательно и не спешил начинать разговор о делах. Сперва по восточному обычаю подробно расспросил меня, как прошло мое путешествие, здорова ли родня и нет ли среди моих родственников караимов.
— Скажите, уважаемый Ефрем, можно ли считать караимов иудеями? У вас слишком много, я вижу, турецких обычаев — и в одежде, и в устройстве дома. У вас же есть гарем?
— Как не быть! Много женщин, от пятнадцати до пятидесяти лет. Что же касается постоянно задаваемого вопроса, можно ли считать нас евреями? Отвечу со всей определенностью — нет! Наш газзан Мордехай бен Йосиф Султанский, назначенный нашей общиной в кенассу, недавно объяснял французскому маршалу де Мормону, который два года назад нас посетил, что караимы не исповедуют иудаизм. Хотя мы зовем наш город Села ха-Иехудим, «иудейская скала», на нас не падают ограничения, которые применяются к евреям в Российской империи. Наоборот, мы обласканы царем и можем торговать где угодно.
«Прямо как по Пушкину, полу-купец, полу-еврей…», — подумал я.
— Нуждается ли почтенный ювелир в камнях, которые могли бы ему пригодиться в работе?
Ефрем вздохнул, осуждающе покачал головой из-за моей нетерпеливости. Он встал с оттоманки и подошел к ломберному столику изящной европейской работы. Повернул крышку с изображением шахматной доски, выложенной перламутром, на 90 градусов и раскрыл створки. Внутри столешницы скрывалось зеленое сукно. Вероятно, столик предназначался для игры в карты. Но ювелир использовал его для другого.
— Выкладывай свои богатства, — усмехнулся он в бороду.
Я достал свою заветную коробочку из ливанского кедра, пережившую уже столько приключений, и аккуратно высыпал австрийские дукаты, жемчужины и камни на сукно. Ковшанлы погрузился в изучение.
— Жемчужины — не речные. Жалко, что их мало. Дам хорошую цену, ибо они мне пригодятся на футляры для черепаховых гребней. Мне заказали подарки для ныне царствующей четы. В следующем году в Крыму ожидают императора Николая. Непременно нас посетит, как его покойный брат Александр Благословенный, — в его голосе звучала гордость, словно именно к нему в гости наведываются царские особы.
— Чуфут-Кале навещал Император? — удивился я.
— А как же! Лет десять назад к нам приезжал. У Малой кенассы стоит теперь памятная доска о том визите, — ответил ювелир, задумчиво перебирая мой «лут», добытый у Никоса. — О, вот это добрый камень. Изумруд! Большой ценности. Сто рублей серебром стоит. А сердолики ценности малой. Но если хочешь, возьму до кучи, как и австрийские дукаты.
Следом начался длительный торг. Когда грек сходится в торговой битве с евреем — пусть он себя таковым и не считает, — сражение предстоит кровопролитное и долгое. Два часа спорили, перекладывали камни и монеты то направо, то налево по сукну. В итоге, сошлись на девятистах рублях ассигнациями или двести тридцать серебром. Я предпочел бумажные деньги.
Я, конечно, понимал, что меня бессовестно надули. Редкий случай, когда подвела старая русская мудрость. Как там было у Лескова? Русского обманет цыган, цыгана — еврей, еврея — армянин, армянина — грек. А грека уже никто не обманет, разве что черт, да и то, только если бог попустит. Но, видимо, караимов забыли учесть, когда эту пословицу придумывали. Напрасно!
Но куда деваться? С кем я не советовался, все в один голос утверждали, что лучше цены, чем в Чуфут-Кале, мне не дадут. Город славился своими мастерами, которые работали исключительно на привозном материале.
Ефрем пригласил задержаться на обед. Я отказался, ссылаясь на желание добраться засветло до Бахчисарая. Там пост балаклавцев, и можно будет вздохнуть с облегчением. Перспектива разъезжать по горам в одиночку — на лошади, от которой неизвестно, чего ожидать, и с целым состоянием за пазухой — пугала. Ковшанлы настаивать не стал. Мы распрощались.
Я спустился по древним плитам улицы, разглядывая канавки в камне, сбегавшие вниз. Вероятно, это были стоки для сбора дождевой воды в подземные цистерны. В Чуфут-Кале была явная проблема с водой: ни одного колодца мне по пути не попалось.
Забрал свою лошадь и потрусил вниз. Вид с плато на Иософатскую долину открывался головокружительный. Столь же невероятной предстояла мне дорога, петлявшая между крутых холмов и голых скал. Над ними возвышались горы со срезанными вершинами. Здесь только вестерны снимать: погони за дилижансами со стрельбой и с блэк-джеком в салуне.
Впрочем, разве можно назвать дорогой нечто, по которому мне предстоял спуск. Пока я поднимался наверх, я как-то не обратил на нее внимания, целиком сосредоточившись на том, чтобы не выпасть из седла. Теперь же, миновав ту часть моего пути, в которой были, словно ножом, прорезаны глубокие колеи, я понял, что еду скорее по тропинке, заваленной природным мусором, причем под углом в 45 градусов. Как татарская лошадка находила в этом нагромождении камней всех размеров единственное место, чтобы поставить копыто⁈ Она явно ускорила свой бег. Как она так весело могла бежать рысью, цокая по разлетающимся картечными пулями мелким голышам? В отчаянии я вцепился пальцами в луку седла и гриву, склонился вперед к самой конской шее, не желая смотреть на огромные камни вдоль дороги, похожие на надгробные памятники!
Лишь когда уклон закончился, я осмелился приподнять голову от лошадиной шеи и оглядеться. Пока добирался до Чуфут-Кале, проезжал цыганскую деревню. Меня поразила огромная толпа оборванцев-музыкантов, исполнявших что-то испанское на скрипках и барабанах[3], неведомым образом занесенное на полуостров. И переизбыток попрошаек, облепивших плетни и заборы и повылезавших из нор в земле и скалах. Мне это место показалось еще более опасным, чем уже проделанный спуск. Я стал вертеть головой в надежде найти объезд.
Именно поэтому я заметил, что вслед за мной на невероятной, как мне привиделось, скорости спускались два всадника, нахлестывающих двух таких же, как у меня, маленьких лошадок. Почему-то у меня не было сомнений, что они гонятся за мной. И с далеко не с благородными
