Александр Афанасьев - Долгая дорога домой

– Потому, что я больше не могу, понятно?! Я никогда не искал такой жизни, я – не ты! Ты думаешь, что ты лучше меня?! Во! – толстяк показал средний палец, где он только этому научился. – я хочу стать дипломатом! И стану! Я не хочу бегать по горам и стирать здесь до костей ноги!

– Тебя вытащили из кутузки, как и меня. Мы – обуза!

– Это солдаты! Они обязаны были сделать это! Мы платим налоги, чтобы они нас защищали, понятно?!

Больше всего Вадима поражали вызов и какая-то труднообъяснимая ненависть, брызгающая ядовитыми каплями из каждого выхаркиваемого с дыханием слова. Если взять его, то он испытывал усталость, оттого что путь был трудным и долгим, он испытывал благодарность, оттого что его не забыли, не бросили, вытащили оттуда, куда он попал не по своей воле. Он испытывал стыд, наконец, оттого что он тормозил караван, хотя он его не тормозил, караван шел так, как шли ослы, и это было правильно, потому что при более быстром темпе движения силы расходовались очень быстро. А что испытывал его сверстник и соотечественник, оказавшийся в такой же ситуации, как и он сам – он не мог понять. Он не понимал – как можно жить таким и не делать ничего, чтобы измениться, считать это нормальным.

И не хотел понимать.

– Раз так – заплати этим горам, может, они расступятся, и пропустят тебя домой.

Вадим встал, махнул рукой пуштунам, пошел вперед. Те поняли, заулыбались, пошли следом – скаут уже успел внушить им уважение к себе. Отойдя немного, Вадим оглянулся – толстяк, тяжело пыхтя, догонял их.

Под вечер толстяк сорвался...

Каменная осыпь. Очень коварное и опасное место, вне зависимости от того, какой она крутизны. Никто не знает, как плотно лежат камни, но она почти не отличается от обычного горного склона, и никогда не знаешь, когда соскользнет нога. А таких каменных осыпей в Афганистане предостаточно, все дело в чудовищных перепадах температуры в горах – днем на солнце может быть пятьдесят градусов тепла, ночью же температура может опуститься и до нуля. Скалы крошатся из-за таких вот ежедневных перепадов температуры, и...

Вот и получилось так, что толстяк остался в живых только потому, что шел впереди. Они шли друг за другом, но толстяк был намного тяжелее, и шел он неправильно, шаркая ногами от усталости, в то время как Вадим шел, как бывалый путешественник, неосознанно мягко ставя ногу и сначала проверяя место, куда намеревался ее поставить. Они поднимались в гору почти невидимой тропой, пуштуны сказали, что после этих гор будет легче. Уклон здесь был достаточно небольшой, но Вадим помнил правило, что очень осторожно следует ступать туда, где не видишь под ногами твердой опоры. А лучше и вообще избегать таких мест.

И тут толстяк крикнул и, тяжело плюхнувшись на землю, покатился вниз. Они шли в связке, но Вадим не успел сориентироваться, перенести свой вес назад, на рюкзак, не выдержал рывка, тоже упал и начал сползать.

– Держись! Держись, распластайся по земле!

Неопытный человек, когда падает – сжимается в комок, так катиться намного проще, в то время как надо, наоборот, распластаться по земле, как бы прилипнуть к ней.

Рюкзак пока тормозил, но это пока они не набрали скорости, как только наберут, он станет помехой. Хуже всего то, что Вадим не мог перевернуться на живот.

– Держись, говорю!

В ответ раздался какой-то крик.

Хорошо, что он упал левым боком – правый, на котором висели ножны со штык-ножом, был свободен. Вытащив нож, он с силой всадил его в каменное крошево, стараясь задержаться, но лезвие понапрасну билось о камни. Еще раз... еще...

Свистнула веревка, рядом упало что-то вроде лассо, и Вадим понял, что это шанс – единственный и, наверное, последний. Схватившись за веревку, он надел петлю на свою руку, продолжая съезжать вниз. Рывок – такой, что в глазах от боли потемнело... но он выдержал, погасил скорость падения. Схватился за веревку другой рукой, чтобы хоть чуть-чуть ослабить боль... пуштуны, успевшие закрепиться наверху, вбив что-то типа костыля, аккуратно, но неотвратимо, без рывков, тянули их вверх.

Потом, когда они уже были наверху, на осыпи – один из пуштунов подошел к Вадиму, молча протянул что-то. Небольшой сверток, сделанный из кожи животного, внутри – какая-то мазь, видимо, сделанная на основе бараньего сала, просто отвратительного запаха и вида. Вадим понял, что это для его руки, ободранной и обожженной веревкой, так что теперь она представляла собой стремительно наливающийся черным синяк, начал смазывать. На толстяка ни один из пуштунов даже не посмотрел...

Можно было бы рассказать о жуткой перестрелке, о жертвах, о тех, кто остался там, и тех, кто чудом спасся. Только какой смысл врать? Хорошо продуманная специальная операция как раз и отличается гробовой тишиной. Тихо пришли – тихо ушли. А силы, высланные британцами на перехват, конечно же, потерпели неудачу – как говорится, ловите конский топот.

Вертолеты появились ночью, их было два. Это были новейшие скоростные «Сикорские», не большие, в которых можно перевезти целую роту со снаряжением, а средних размеров, верткие машины пятьдесят девятой серии, сильно вооруженные, на шестнадцать десантников со снаряжением, способные летать в кромешной тьме, почти неслышные по сравнению с вертолетами предыдущих серий. Они появились прямо над ночевкой отряда – из опасения ни Бес, ни Араб не сказали никому о том, где и как их будут забирать. Просто сверху сбросили лестницу, а по ней один за другим спустились трое десантников-спасателей из группы ПСС – обеспечивать периметр. Второй вертолет был канонерским – целых три крупнокалиберных пулемета в хвосте и по обоим бортам, он остался выше, прикрывая их.

– Поднимаемся. Вы трое – первыми, потом ты и ты. Просто лезете по лестнице и все, не думайте только выпустить ее из рук. Понятно?

Араб и Бес, обменявшись со спасателями обычным для десантников приветствием – неслабым толчком кулака в плечо, – остались внизу, вместе с пуштунами, прикрывать.

Вадим первый раз летал на таком вертолете. В Сибири вертолеты очень распространены, потому что тайги осталось немало, а в тайге посадочных площадок нет. Но там был старенький, гремящий и дребезжащий вертолет, вмещающий несколько охотников и лениво, со стрекотом ползущий над тайгой, выглядывая прогал. А тут... Тут был не стрекот, и не рокот, а просто сильный, с каким-то утробным подвыванием, давящий на сознание свист, исходящий от тени, висящей прямо над головой, тени, без единого огонька. Более черный, чем небо, инфернально-черный квадрат на светлом, усыпанном звездами летнем небе. После того как поднялись девчонка и толстяк, полез вверх и Вадим. Потом чьи-то сильные руки буквально выдернули его из тьмы, миг – и он почувствовал под собой твердый, рифленый, чуть заметно дрожащий пол. Десантный отсек вертолета был коротким и очень широким, в его глубине тускло горело зловещее красное освещение. Иллюминаторов не было, вместо них – стены с какой-то мягкой обивкой и жесткие, с ремнями, чуть пружинящие сиденья. В салоне уже были три человека, один принимал спасенных у лестницы – двое находились у едва заметных в темноте пулеметов. На десантниках-спасателях были странные, похожие на мотоциклетные шлемы с глухими забралами и уродливыми наростами тепловизоров, переговаривались они короткими, рублеными фразами.

Принимавший спасенных десантник без церемоний толкнул Вадима себе за спину, и тот понял, что от него требуется – плюхнулся на сиденье и попытался пристегнуться, но не смог. Рядом всхлипывала девчонка: наконец-то она дала волю своим чувствам, а до этого усердно фасонила. Девчонки, они и есть девчонки.

Поднялись все, расселись в тесном салоне вертолета, Араб показал Вадиму и другим, как правильно застегнуть ремни. Пулеметчик, который принимал их, не стал закрывать боковую дверь, вместо этого он выдвинул и закрепил в проеме турель с пулеметом, пристегнулся сам. Потом тональность гула турбин вертолета неуловимо изменилась, вертолет начал смещаться в сторону и вверх, после чего развернулся и с пугающим ускорением рванулся куда-то в кромешную, без единого огонька тьму.

Аэродром неподалеку от афгано-русской границы был хорошо освещен – прожектора, бесконечные вереницы огней. Уходящая в небо призрачная дорога, выложенная по обеим сторонам бриллиантами ламп освещения. То тут, то там глухо выли, ревели, стрекотали моторы, самолеты то приземлялись, то поднимались в небо.

Когда их вертолеты совершили посадку, Катерина заметила садящийся неподалеку большой, похожий на пассажирский четырехдвигательный самолет. Она даже предположить не могла, кто находится в нем.

Их отвели в летную столовую, несмотря на ночь, работающую. Обоих пацанов увели на медосмотр, один сильно ободрался, у второго подозревали вывих руки. Они же были целыми, только голодными.

Никакого обслуживающего персонала в столовой не было – ночь, какой там персонал, но это никому не мешало. Было шумно, людно, люди в форме и в комбинезонах летных техников весело переговаривались, явно все были довольны, как бывают довольны люди, успешно завершившие трудное, даже опасное, но нужное дело. На одном из столов стояли, дымя в ряд, три настоящих русских самовара, в углу работал большой, в человеческий рост кофейный аппарат, и к нему, и к самоварам не зарастала народная тропа. На подносах лежала примитивная выпечка, из той, что продается кондитерами на вес, рядом с выпечкой – несколько початых батонов краковской кровяной колбасы, ножи и буханки хлеба. Люди, в основном, кучковались по группам, что-то обсуждали...