Анна Овчинникова - Друг и лейтенант Робина Гуда

Дикон чихнул от крепко пахнущего зеленого дымка, несколько раз быстро перекрестился, и другие аутло последовали его примеру при виде творящегося над раненым непонятного обряда. Только Дик Бентли сделал непочтительный жест и сплюнул — он ни на пол пенни не верил во всякие там заговоры.

—  Откуда вы выкопали эту бабу и что она делает с Джоном? Отпевает его, что ль? Малютке еще не хватало, чтоб над ним гнусавили всякие французские чертовки, да уж лучше бы...

Джон вдруг открыл глаза, и Бентли заткнулся на полуслове.

Маленький Джон посмотрел на склонившуюся над ним женщину, моргнул, сощурился, еще раз моргнул... И вдруг, вскинувшись, с диким воплем схватил ее за горло.

Даже Ли шарахнулся от неожиданности, Катарина испуганно вскрикнула, а Аллан-э-Дэйл чуть не вывалился в дверь спиной вперед.

Локсли вцепился в руки Джона, пытаясь их разжать.

—  Джон, успокойся! Что ты делаешь, перестань!..

Хватка Джона ослабла, Тук оттащил его хрипящую жертву подальше от кровати, где Мадлен подхватил Ричард Ли.

—  Кажись, эта ведьма нашептала что-то не то! — гаркнул оправившийся от неожиданности Дик. —Ну, если Малютка сейчас покроется шерстью или у него вырастут рога, стоит сбросить французскую мерзавку со стены, даже без помела!..

Слова Бентли прибавили шума и крика — Катарина, похоже, приняла замечание насчет рогов на свой счет.

Локсли продолжал утихомиривать Джона, который все вопил что-то на своем диковинном языке, порываясь привстать.

—  Да говори же по-английски, черт! — взмолился наконец Робин Гуд, силой удерживая товарища на постели.

— Я убью эту ведьму!!! — прокричал Джон, рухнул на подушки и яростно обложил еще какого-то кота, мешая саксонские и чужеземные слова.

Вытащив кашляющую Мадлен в коридор, Ричард Ли подумал, что идея насчет святой воды была очень даже неплоха... Кстати, на всякий случай стоит покропить ею и «ведьму из Лонжюмо», — хорошо, что в день Святого Иосифа он привез целый кувшин святой воды из ноттингемской церкви Святой Марии...

Ли забыл все свои сомнения и бегом бросился к наружной галлерее, услышав сквозь вопли Джона далекие приглушенные крики: «A Pasalt! A l'asalt!»[55]

Глава тридцать пятая

Еще он заковал в цепи казначея своего

покойного предшественника и держал его

в темнице до тех пор, пока тот не

открыл ему королевскую сокровищницу

и собственный кошелек в придачу.

Так что Ричард, львиное у него было сердце

или не львиное, безусловно, отхватил себе

львиную долю богатств злосчастного казначея.

КОШЕЛЕК ИЛИ ЖИЗНЬ!

Да, задал я парням жару!

Мало того, что они, как проклятые, обороняли Аннеслей, им еще приходилось возиться со мной.

Для меня-то это время пролетело быстро, не скажу, чтобы счастливо, но незаметно. Во всяком случае, я очень смутно мог припомнить события последних дней.

Иногда сквозь жар и боль пробивались голоса тех, кто находился рядом, или тех, кого здесь быть никак не могло, от кого меня отделяло сейчас еще большее расстояние, чем от антиподов... Порой в одном из громких голосов я узнавал свой собственный и удивлялся тому, что говорю на каком-то странном языке. Потом приходил в себя настолько, что понимал — это же русский! — выдавал несколько связных фраз «на человеческом» и снова проваливался в бред.

Да, толку от меня в эти дни было не больше, чем от недоеной коровы. Каждый раз, когда ко мне возвращалась способность воспринимать окружающее, я видел рядом кого-нибудь из вольных стрелков или Катарину, иногда даже Ричарда Ли, но однажды, очнувшись, увидел над собой незнакомое и в то же время очень знакомое лицо. У наклонившейся надо мной черноволосой полной женщины были две родинки над левой бровью, карие глаза, и все-таки я вряд ли бы ее узнал, ведь она была лет на двадцать моложе, чем тогда, когда колдовала надо мной в затененной, пахнущей мятой комнате... Да, я вряд ли бы узнал ее, если бы не запах. Аромат мяты наполнял воздух, в полумраке колыхался зеленоватый дым, и память ударила в меня арбалетным болтом.

Уж не знаю, откуда у меня взялись силы ухватить Матильду Деркач за горло, во весь голос требуя, чтобы она прекратила свои чертовы штучки, иначе я!.. К счастью, Робин оторвал меня от бедняги, прежде чем я успел ее основательно придушить, а потом колдунья исчезла в лучших колдовских традициях, а вместе с ней исчезло все остальное...

...И когда меня разбудил просочившийся в окно яркий солнечный свет, Локсли обрадовал меня сообщением, что я провалялся в ауте почти сутки, а со времени нашего появления в Аннеслее прошло четыре полных дня.

Хлопотливых, мягко выражаясь, дня.

Робин мало говорил о том, что им пришлось выдержать, пока я пролеживал бока и нес чепуху на двух языках, но если Аннеслей до сих пор не был взят, значит, мои товарищи хорошо потрудились. Уже потом я узнал, что как раз в тот момент, когда я развлекался удушением ведьм, Хантингдон сымитировал штурм замка у воротной башни, чтобы его люди под шумок взобрались на полуразрушенную западную стену — и им это почти удалось.

Почти.

И опять, пока девять вольных стрелков, две дюжины слуг и вилланов да Ричард Ли со своим оруженосцем отбивали атаку четырех сотен воинов, я валялся в постели — бревно бревном. Вот кого стоило бы придушить, а вовсе не несчастную француженку, которая была похожа на Матильду Деркач только родинками, да пристрастием к запаху мяты, да уверенностью в том, что в их роду от матери к дочери передается способность к «ведовству».

Черта с два ей помогла хваленая способность, когда ее хотели побить камнями, обвинив в падеже скота! Если бы тогда через Лонжюмо не проезжал Ричард Ли, Мадлен наверняка пришел бы конец. Но невезенье этой женщины было просто хроническим: найдя убежище в Аннеслее, она чуть не отправилась на тот свет от рук громилы из шайки Робина Гуда. Между прочим, в тот момент ей тоже хрена лысого помогло наследственное «ведовство»! Не разожми Локсли вовремя мои лапы, все могло бы закончиться очень печально; а так Мадлен отделалась только испугом и синяками на шее... Я же, провалявшись трупом до следующего полудня, очнулся если уж не здоровым, то хотя бы скорее живым, чем мертвым.

Как сказал Тук, contraria contrariis curantur, то бишь противоположное лечится противоположным. У нас в России про такую ситуацию сказали бы наоборот: клин клином вышибают, сильная встряска — это как раз то, что мне требовалось, чтобы перестать валять дурака.

Между прочим, Тук тоже мог бы получить встряску похуже меня или Мадлен, попадись он мне под горячую руку со своими разговорами об ампутации. Теперь фриар больше не заикался об этом, а снова во весь голос распевал вагантские песни, из чего я сделал вывод, что мои дела пошли на поправку.

Если бы то же самое можно было сказать о делах в замке...

Скоро я узнал, что в Аннеслее кончается вода и что ночью Ричард Ли выпустил женщин и детей, а вместе с ними — каменщиков из Биллоу. Ли пытался уговорить уйти вместе с другими и Катарину, но у той на этот счет, как всегда, было свое мнение, и она сумела его отстоять.

Я еще не встречал другой такой упрямицы, как моя жена. Чуть-чуть оклемавшись, я попробовал поговорить с ней по душам — в результате чего получил еще одну встряску. Стоило мне поблагодарить ее за заботу, как она вспыхнула, словно сухостой от удара молнии, и из ее слов я понял, что во время бреда болтал не только на русском языке.

— Я ухаживала за тобой, чтобы ты поскорей поправился и убрался из Аннеслея! — заявила Катарина. — Твоя бегинка наверняка ждет тебя не дождется! Вот уж подходящая парочка — аутло и дочь совращенной монашки!

В ее глазах кроме гнева я увидел обиду и жгучую ревность, но она выбрала неправильные слова, неправильный тон и неправильный объект для своих нападок. Я никогда никому не позволил бы так говорить о Мари, даже Катарине.

Мы с бегинкой встречались всего три раза — дважды в прошлом году и один раз этой весной. Сразу после возвращения из Йоркшира я принялся дежурить у дороги возле Биллоу и на третий день подкараулил-таки Мари, едущую на своей повозке из Ноттингема. Проводив девушку до деревни, я дождался, пока она отправится обратно, снова примостился рядом с ней на передке и с трудом заставил себя слезть почти у самых городских ворот.

Я всякий раз улыбался, вспоминая об этой поездке.

Мари теперь гораздо лучше говорила по-английски, а я всю зиму пытался овладеть французским так же упорно, как учился стрелять из лука. Не скажу, чтобы мы смогли от души поболтать, но теперь я понимал почти все ее слова, а она понимала меня. И я бы не возражал, если б дорога от Биллоу до Ноттингема заняла не полчаса, а несколько дней.

Мне показалось, Мари тоже была рада моей компании, несколько раз я даже заставил ее рассмеяться. Однако она все равно оставалась застенчивой и чуть печальной и наотрез отказалась принять ожерелье, которое я купил для нее на ярмарке в Йорке...