Борис Батыршин - Египетский манускрипт
Мальчику было, конечно, невдомек, что возвышавшаяся между ним и Хитровым рынком Ивановская горка[73] напрочь блокировала радиосвязь; а когда он поднялся повыше, на Таганский холм, Яков с его рацией оказался опять в зоне уверенного приема, и теперь его голос был достаточно громким. Даже слишком – проходящий мимо господин тоже услышал его и проводил гимназиста недоуменным взглядом. Тот, поняв, что чуть не прокололся, свернул в подворотню и зашарил по карманам в поисках наушников. К этим крошечным ушным затычкам он уже привык – когда смотрел по ночам фильмы на ноутбуке.
Хотя недоумение господина вполне могло быть вызвано и не рацией.
Николка, обсуждая с Яшей их хитроумный план, совершенно упустил из виду, что расписание Ярославской дороги по воскресным и будним дням различается, – и как раз опоздал на тот самый дачный поезд, на котором должен был отправиться сегодня в Москву. И пришлось мчаться от самых Мытищ на велосипеде; в итоге мальчик успел все же вовремя, добравшись за какие-то два часа. Да и то из них двадцать минут потратил в поисках места, откуда было бы слышно Яшу. А уж сколько недоуменных взглядов поймал он на себе по дороге…
А сколько раз вслед Николке неслись трели полицейских свистков! Ну конечно – езда на бициклах по городу каралась штрафом, хотя не каждому городовому случалось хотя бы видеть эту мудреную машину. Лошади испуганно шарахались от велосипедиста, а на Сретенке мальчика чуть не вытянул хлыстом кучер богатого частного выезда.
Но – обошлось. И Николка уже раз десять давал себе слово припрятать велосипед на Гороховской, а в Перловку вернуться вечерним поездом.
– …Тиу-туу-у-у… Никол, Никол, я на связи, прием, – забубнило в ухе.
Мальчик нажал тангенту:
– Слышу тебя, Яша, слышу хорошо, прием.
Ему ужасно нравились эти словечки «прием», «на связи», «тангента». Он много таких запомнил – из книг будущего и из захватывающих, только очень уж жестоких фильмов, которые Ваня называл «боевики». Теперь словечки пригодились.
– …Тр-р-р… ш-шух… фр-р-р… я на месте. Я под навесом, напротив дома Румянцева – с артелью плотницкой, вологодские. Прием.
– Понял, конец связи.
Николка поежился. Хитров рынок считался самым опасным местом Москвы. Это была большая площадь в центре столицы, в низинке близ Яузы, окруженная облупленными каменными постройками. Двух– и трехэтажные дома полны ночлежек, во всякое время забитыми разным отребьем: здесь и ворье, и бродяги, и пропившиеся мастеровые с портными, за копейку перешивающими краденое. Попадались и беглые, с каторги.
На площадь прямо с вокзалов шли приезжие артели. Оттуда их забирали ушлые подрядчики – и уводили по работам. А после полудня под навесом устраивались хитрованцы и барышники: те скупали все что попало. Вот возле такого навеса Яков, видимо, и пристроился.
Рация вновь ожила:
– Ш-ш-ш… Тр-р-р… вижу студента, входит в «Сибирь». Иду за ним, гляну, с кем он встречается…
Дома, где помещались ночлежки, назывались по фамилии владельцев: Бунина, Румянцева, Степанова. В доме Румянцева были еще два трактира – «Пересыльный» и «Сибирь». Названия эти негласные, но иначе хитрованцы заведения не называли. Любой москвич знал, что в «Пересыльном» толкутся нищие, барышники и всякий бездомный люд, а вот «Сибирь» считался степенью выше – его облюбовали серьезные воры, карманники и крупные скупщики краденого. Над трактиром, в бельэтаже располагались ночлежки для публики почище обычной шушеры.
– …Ш-шух… фр-р-р… В трактире его нет, прием. Хотел дать половому гривенник, спросить, куда пошел студент, – не стал. Прием.
Николка понимающе кивнул. Чужаков на Хитровке не жаловали – любой рискнувший задавать в «Сибири» подобные вопросы рисковал уйти оттуда с ножом в боку.
– Осторожно, зря не рискуй. Что будешь делать? Прием.
На этот раз рация молчала дольше – минуты три. Николка начал было волноваться, когда голос Яши снова прорвался сквозь нарастающий треск помех.
– Хочу заглянуть в окна… тр-р-р… готовлю дрон. Прием.
– Кого? – опешил гимназист. Откуда там оказался приятель Геннадия и как Яков сумел уговорить его среди бела дня лезть по фасаду притона?
– Машинка летающая, маленькая, с камерой… ш-ш-ш… тр-р-р… показывал. Подведу к окнам на фасаде. Прием.
Николка облегченно выдохнул – значит, это не он сошел с ума. И опять встревожился: как Яков представляет себе эту операцию? Конечно, «дрон» (Николка вспомнил, как называется летающая штучка, управляемая с небольшого пульта) совсем небольшой, да и в полете не шумит, скорее – шуршит. Когда Яша наведался в Перловку, он показал мальчику это электрическое насекомое; они вдоволь потом гоняли его над полем и между деревьями. Но запускать дрон посреди дня, на Хитровке, где внимательных глаз побольше, чем в театре на премьере?..
– Яш, ты подумал? Увидят, собьют. Прием.
– Чем?.. Тр-р-р… ш-шух… фр-р-р… бутылкой кинут?.. Тиу-туу-у-у…
В наушниках опять зашипело, заверещало. Николка покрутил колесико подстройки, помехи смолкли.
– …Уведу по переулку, к Солянке, он быстро летит. Сам – вслед, будто ни при чем. А там городовой. Потом во дворе посажу. Прием, прием.
Значит, и Яша с ума не сошел. План, признал Николка, был толков – быстренько заглянуть в окна номеров «Сибири», а потом, когда хитрованцы увидят летающую невидаль и поднимут хай, увести дрон в сторону Солянки, куда оборванцы, скорее всего, не сунутся. А кто сунется – пожалеет. Пока городовые станут разгонять невесть с чего выплеснувшуюся из хитровского горшка накипь – тихонечко подобрать аппаратик в каком-нибудь палисаднике…
– …Тиу-туу-у-у… тр-р-р… начинаю, прием.
– Удачи, жду как пройдет, прием.
Минуты тянулись томительно; рация трещала помехами. Николка поймал себя на том, что задержал дыхание – и выдохнул, лишь когда потемнело в глазах.
– Тр-р-р… фр-р-р… там варяг! На втором этаже, третье окно от дома Бунина… пшш-ш-ш… тр-р-р-р… одет не… тиу-туу-у-у… ш-шух… шрам, точно он! Студент с ним, говорят… тр-р-р… достал саквояж, там деньги. Много. Прием.
Николка не сразу вспомнил, что «варягом» они с Яшей условились называть Ван дер Стрейкера. Значит, бельгиец все-таки в Москве, на Хитровке? Ай да Яша, ну и голова, молодчина!
– …Фр-р-р… ш-шух… забегали, черти… тиу-туу-у-у… Все, ухожу, до связи… тиу-туу-у-у… чтоб вас! Пшш-ш-ш… тр-р-р-р…
Николка беспомощно посмотрел на коробочку рации и подумал, что Яша, кажется, вляпался в большие неприятности.
– А по-моему, это мерзость! – Раздраженная Вероника крутила в руках карандаш. – Мало у нас в Москве героина и прочей дури, так вы еще и добавить решили?
Девушку можно было понять – не каждый день узнаешь, что твои друзья собираются торговать наркотой! То, что дурь предполагалось доставлять не из Афганистана, а из прошлого, роли не играло.
– Не понимаю, как вообще можно обсуждать подобные пакости! Наркотики! Может, еще и сутенерством займетесь? Или органами будете торговать?
– А что, вариант, – ухмыльнулся Дрон. – Там полно бомжар – ну бродяг всяких, нищих. И все, небось жрут экологически чистые объедки и пьют натуральную сивуху! Ни тебе пестицидов, ни тяжелых металлов… товар первый сорт!
Веронику передернуло, но вступать в пререкания с Дроном она не стала.
– Мы, на минуточку, собирались стать в прошлом революционерами, а не наркодилерами. По-вашему – революцию можно делать на деньги от наркоты?
– Революцию можно делать на любые деньги, – рассудительно сказал Геннадий. – На доходы от торговли наркотиками, на средства, полученные от иностранной разведки, на взятое в ограбленном почтовом поезде. Хоть на фальшивые. Главное – чтобы они были. А вот если их нет – тогда и революции не будет. Очень простая, знаешь ли, причинно-следственная связь. Нет денег – нет революции.
– Слыхала про таких ребят – ФАРК? – осведомился Дрон. – Это колумбийские леваки и партизаны, подпольная коммунистическая партия Колумбии. Они с шестьдесят четвертого года всю страну на уши ставят, воюют с янкесами и буржуями. А бабло, между прочим, идет с кокаина. Они, понимаешь, считают – пусть всякая шваль и слабаки от наркотиков сдохнет, на свете чище будет. Не знала? То-то… думаешь, почему они с наркомафией воюют? Те когда-то тоже были с ними, а потом решили скрысятничать и чисто бабло делать, вместо того чтобы на революцию отстегивать, – теперь их за такой косяк и мочат.
Дрон был известен своей приверженностью к латиноамериканской романтике.
– В данном случае Дрон во многом прав, – поддержал соратника Геннадий. – И вообще давайте договоримся: кто не хочет марать рук – мы никого не держим. Пока не держим, – многозначительно добавил он.
