Врата в Сатурн - Борис Борисович Батыршин
А ведь была ещё и усталость. Человеческий организм может выдержать многое, но рано или поздно он начинает сдавать. И тогда растёт количество мелких аварий, сплошь и рядом, откровенно идиотских, которых и случиться-то не должно было — ан нет, случились! В результате — мелкие и не очень травмы, напрасно потраченные ресурсы, выеденная из строя аппаратура и, самое скверное в нашем положении, общий упадок духа.
Конечно, экипаж пытался с этим бороться. Устраивали какие-то вечеринки, концерты самодеятельности, викторины. Поговаривали даже об экскурсиях на введённом в строй «Гюйгенсе» к Кольцам — всё, что угодно, лишь бы отвлечь людей от томительного ожидания. А тут ещё на станции случился конфликт — неожиданный, возникший чуть ли не на пустом месте — и, тем не менее, взбудораживший и без того издёрганных вконец людей.
Поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем — то есть станционные светила науки, Гарнье и Леднёв. Повод вполне соответствовал по вздорности гоголевскому сюжету, только вместо ружья и бурой свиньи фигурировал масс-спектрограф, который Валера предложил обменять на два куба магнитной памяти для ЭВМ — они пылились в лаборатории Гарнье без всякого проку, но были остро необходимы Леднёву, развернувшему новый этап своих исследований. Нетрудно догадаться, что Гарнье отказал, причём в оскорбительной форме. Сделано это было публично; вместо «гусака» (словечко, не вполне типичное для французского языка), астрофизик назвал оппонента «анфан террибль». Не самое тяжкое оскорбление, по сути, не оскорбление вовсе, так, фигура речи — однако, Леднёв усмотрел в нём гнусный намёк на незначительность собственных научных заслуг и, натурально, слетел с катушек
Спектрограф и блоки памяти были немедленно забыты. Скандал перехлестнул через комингс лаборатории и очень быстро докатился до кабинета Леонова; многочисленные свидетели утверждали, что в результате возникшей словесной перепалки, очень быстро переросшей в отвратительный скандал, Леднёв порывался нанести французскому астрофизику оскорбление действием и даже преуспел в этом — но был остановлен сотрудниками Гарнье. Отголоски происшествия перехлестнулись через комингс лаборатории и очень быстро достигли ушей начальника Станции — и тот, разумеется, вынужден был принять к скандалистам меры сугубо дисциплинарного характера. Леднёв отправился под домашний арест в свою каюту; его же оппоненту Леонов предложил воздержаться пока от публичного выражения недовольства — как и от демонстрации залепленной пластырем битой физиономии. Сотрудники обоих учёных разошлись по лабораториям, неприветливо косясь друг на друга — очевидно было, что о продолжении исследований в нормальном режиме можно забыть, причём надолго. А ведь это было как раз то, в чём мы нуждались сильнее всего. И Гарнье, и Леднёв занимались, каждый на свой собственный манер, проблемой отключения «звёздного обруча», вмёрзшего в лёд Энцелада. А, поскольку Леонов по-прежнему слышать не хотел об отправке через него пассажиров — только от их успеха зависело, как быстро люди с Лагранжа попадут, наконец, домой…'
— Слыхал новость? — Юлька глотнула кофе из картонного стаканчика. — Леонов собирает совещание. На повестке дня — переброска людей на землю через «батут» «Зари»! Значит, мы не зря старались, верно, Лёш?
— Конечно не зря. — согласился я, надкусывая сэндвич. — Да и куда бы он делся? С тех пор, как на станции узнали, что Дима добрался до Земли живым и невредимым — все только того и ждут. Так что, протяни Леонов с решением ещё пару дней — пожалуй, можно и бунта дождаться!
Ну, бунт — это ты преувеличиваешь… — Юлька глотнула ещё кофе. — Но, в общем, всё правильно: чем скорее первый лихтер с людьми отправится к Земле, тем лучше будет для всех.
Я дожевал бутерброд, сходил за новой порцией кофе. Заодно взял в соседнем автомате вишнёвую слойку. Это была новинка, выпеченная по рецепту Оли Вороных. Она перебралась с «Зари», сменив на камбузе станции местного инженера-кулинара — тот накануне сильно порезал руку, шинкуя овощи, и угодил в медотсек. Тоже, между прочим, следствие всеобщей усталости и постоянного нервного напряжения, царящих на «Лагранже»…
О том, что «заяц» уже на орбите Луны и вот-вот отправится на Землю, к голубому небу и зелёной травке, мы узнали спустя восемь часов после возвращения «Зари» к Энцеладу. Задержка объяснялась тем, что на «Звезде КЭЦ» так и не смогли настроить свой батут для обратного прыжка (помешало отсутствие сведений о точном положении корабля на орбите Титана) и решили воспользоваться привычным способом — отправить сообщение о случившемся с очередным грузовым контейнером. Что и заставило начальника станции всерьёз задуматься о возвращении людей с «Лагранжа» домой. Как по мне — вовремя, настрадались уже…
От этих мыслей меня отвлёк Юлькин голос. Оказывается, она уже полминуты, как рассказывала о подоплёке ссоры Леднёва и Гарнье. Я, в общих чертах был в курсе, но не стал ей мешать: солидный жизненный опыт, накопленный за шесть десятков лет в двух реинкарнациях, предыдущей и нынешней, подсказывал, что мешать женщине выговорится о том, что волнует её по-настоящему — очень скверная идея…
— … Валера полагает, что самое важное сейчас это прыжки сквозь «обруч» на сверхдальние расстояния. Знаешь, Лёш, он уверен, что с их помощью мы сможем добраться не только до самых отдалённых уголков Солнечной системы, но
