Зауряд-врач - Анатолий Федорович Дроздов
Вечером отец Михаил отслужил панихиду. На службу пришли врачи и санитары — сами, без принуждения. Людей набралось так много, что мы не поместились в землянке, и священник вывел нас на воздух. Стоял холодный, но тихий ноябрьский вечер. Я стоял с зажженной свечой в руке и слушал слова поминальной молитвы. В сгустившейся темноте трепетали теплые огоньки свечей, бросая на лица людей мягкие отсветы.
— Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежде живота вечного преставившегося раба Твоего, брата нашего Николая, и яко Благ и Человеколюбец, отпущаяй грехи, и потребляяй неправды, ослаби, остави и прости вся вольная его согрешения и невольная, избави его от вечной муки и огня геенского, и даруй ему причастие и наслаждение вечных Твоих благих, уготованных любящим Тя…
А потом был поминальный стол. На него пошел «телец упитанный» из пригнанного для кормления солдат стада и оплаченный мной из собственных денег, внесенных в кассу полка. Загоруйко набодяжил из спирта водки для санитаров, а для врачей и священника я выставил оставшиеся две бутылки рома. Выпили, помянули и разошлись по землянкам. Я увел Мишу в свою. Там он и рассказал о событиях в лазарете. После смерти Карловича исполнять обязанности начальника лазарета поставили присланного хирурга. Тут этот хлыщ и развернулся. Начал бестолково командовать, что еще полбеды, а затем клеиться к сестрам милосердия. Среди них имелась одна, к которой бывший дантист неровно дышал. И вот именно ее новоиспеченный начальник выбрал объектом своих притязаний. Миша не выдержал и попросил его угомониться.
— Не твое дело, пархатый! — отреагировал хлыщ.
Миша не стерпел и сунул ему в морду. Хлыщ схватился за ланцет. Миша стал его отбирать и в запале сломал доморощенному Казанове руку. Хорошо, что до стрельбы не дошло — «браунинга», который я Мише подарил, у него с собой не оказалось — держал в вещах. Иначе дело кончилось бы трибуналом. Но и без того шум случился немалый. Следствие признало обоюдную вину участников драки. Хирурга понизили в чине и приговорили по выздоровлению отправить рядовым врачом во вновь создаваемый медсанбант на линии фронта. Мишу понижать было некуда, его просто сослали подальше. По счастливой случайности — ко мне.
— Я рад, что мы снова вместе, — сказал Миша в завершение рассказа.
— И я тоже. Не печалься. Здесь, конечно, тяжелей, чем в лазарете, но зато я сделаю из тебя хирурга. У тебя еще будут учиться, помяни мое слово.
В ответ Миша только вздохнул.
— А вас за что? — спросил после паузы. — Я слыхал, что вы хорошо устроились в Минске. Даже взяли Полякову к себе в помощницы.
Я почувствовал в его словах скрытый упрек. Дескать, забыл приятеля.
— Полякову взял по просьбе ее отца. Ей хотелось быть полезной Отечеству, и Давид Соломонович попросил за ней присмотреть. Кроме этого нас ничего не связывало. А здесь оказался, потому что покритиковал начальника Главного санитарного управления Российской армии. В результате его отправили в отставку, а меня — сюда.
— Вам можно, — сказал Миша, подумав. — Критиковать. Вы аристократ и гениальный хирург. Побудете здесь немного, заслужите очередной орден и переберетесь обратно в Минск, а то — и в Москву. А мне тут куковать до конца войны.
Он тяжело вздохнул.
— Это еще неизвестно, — сказал я. — Не будем загадывать.
— Как думаете, она дождется меня? — спросил Миша после молчания.
— Кто?
— Настенька. Та, из-за которой я подрался.
— Если любит, дождется. А нет — другую найдешь.
— Вам легко говорить! — не согласился Миша. — В вас вон Полякова влюбилась. А кто я для Насти? Пархатый жид!
Он шмыгнул носом.
— Ты военный врач! — рявкнул я, не сдержавшись. — Михаил Александрович Зильберман, будущий замечательный хирург. И если она, дура, этого не понимает, то это ее проблемы. Такие, как ты, после войны будут на вес золота. Хирург, усовершенствовавший свой навык в результате тысяч операций, легко затмит гражданского, у которого их десятки раз меньше. К тебе будет очередь из больных стоять!
— Вы говорите так, будто все знаете наперед.
В какой-то мере — да. Война — поганое дело, но для талантливого врача это возможность усовершенствовать мастерство и добиться новых высот. Академик Амосов в Великую Отечественную служил хирургом в походно-полевом госпитале. Провел тысячи операций. Отточил мастерство, почувствовал вкус к научной работе. В результате стал выдающимся хирургом-новатором, возглавил Институт сердечно-сосудистой хирургии в Киеве. Его память почитают даже в сегодняшней Украине, хотя Амосов по происхождению русский, родился в России и жил в ней до войны. Тем не менее, в 2008 году в телевизионном проекте «100 великих украинцев» телеканала «Интер» занял второе место, пропустив вперед только Ярослава Мудрого.
— Давай спать, Миша! Утро вечера мудренее.
— Спокойной ночи, Валериан Витольдович!..
Глава 18
Февраль, метели… С неба сыплется снежная крупа, ветер подхватывает ее и несет вдоль земли, наметая сугробы. Из землянок лучше не выходить: снежная дробь ударяет в лицо, порошит в глаза, перехватывает дыхание. Зато германские аэропланы не летают. А то повадились, гады, кружить над расположением. Вынюхивают, бомбу бросить могут. Попасть не попадут — нет у них прицелов, но народ нервируют. Аэропланов здесь боятся. Страх этот иррационален — никто от авиабомб в дивизии не погиб, но сам факт, что какая-то сволочь кружит над головой, а ты перед ней бессилен, народ напрягает. Из штаба дивизии телефонируют на ближайший аэродром, наши истребители вылетают на перехват, но пока доберутся — немцев и след простыл. Службы воздушного наблюдения здесь нет — не осознали целесообразность.
За прошедшие месяцы многое удалось сделать. Налажена и заработала новая система помощи раненым. Теперь они прибывают в медсанбат нормально перевязанными. Здесь их сортируют и оперируют. Из шести врачей медсанбата четверо овладели скальпелем. Большинство занимается несложными ранениями, но и это хлеб. С тяжелыми работаем я и Миша. Он вполне уверенно овладел торакальной хирургией, а вот в брюшную полость лезть пока боится. Ничего, освоит. Ничего сложного тут нет. Глаза боятся, руки делают.
Летают немцы не зря. В тылу что-то
