Зауряд-врач - Анатолий Федорович Дроздов
Батюшки оказались боевыми. У одного наперсный крест висел на георгиевской ленте[45], у двоих имелись ордена Владимира 4-й степени с мечами. Признаться, я опасался этих переговоров. Сложные у меня отношения с религией. В бога я верю, но в церковь не хожу. Не нравилась она мне в моем мире. Почему, объяснять долго, думаю, догадаетесь. К тому же в соответствии с приказом командующего фронта о новой организации санитарной службы священники в части помощи раненым формально переходили мне в подчинение. Как воспримут это батюшки?
Нормально восприняли. То ли оценили уважение, проявленное старшим по чину, который вместо того, чтобы вызвать их, приехал сам, то ли во мне опознали фронтовика, но переговоры прошли по-деловому, можно сказать, в дружеской обстановке. Батюшки не только согласились направить подчиненных им санитаров для обучения в медсанбат, но и выразили желание приехать самим. Я, естественно, не возражал. А отец Михаил, тот самый, с Георгиевской лентой, и вовсе приказал накрыть для меня стол и усадил за него, несмотря на мои возражения.
— Куда вам ехать? — сказал, огладив густую бороду. — Темнеет уже. В полку переночуете. Отобедайте со мной, Валериан Витольдович! Окажите уважение!
Отказаться было неудобно, и я остался. К трапезе присоединился командир полка, который пришел посмотреть на диковинного гостя, явившегося в расположение вверенной ему части. Денщик, сопровождавший полковника, нес штоф водки. День был не постный, и отец Михаил угощение одобрил. Прочитал молитву и благословил трапезу.
— Хто не пье, той або хворый, або падлюка, как говорят белорусы, — сказал, закончив. — Наливайте, Федор Ефимович!
И полковник налил. Мы выпили и закусили. Еда была простой — щи и каша с мясом, но все оказалось вкусным.
— Из солдатской кухни, — пояснил полковник. — Офицерам отдельно не готовят, отец Михаил на том настоял. Поваров под свое попечение взял. Следит, чтоб чистоплотными были и готовили хорошо. Солдаты его за это уважают.
— Грех делить рабов божьих по трапезе, — кивнул батюшка. — Одному делу служим.
— А еще он бить нижних чинов запретил, — продолжил полковник. — А то, знаете, имелись у нас дантисты. Чуть что — зуботычина солдату. Так отец Михаил таких к причастию не допускал. Проняло.
Батюшка улыбнулся.
— Он у нас героический человек, — полковник наполнил чарки. — Батальон в атаку водил, когда командира убило. С крестом в руке. Вокруг солдаты падают, а он кричит: «Вперед, дети мои! Покажем супостату русский дух!» И что вы думаете? Отбили германскую атаку. А батюшку даже не зацепило, хотя в первых рядах находился.
— На все воля божья! — сказал отец Михаил и перекрестил чарку. — Выпьем за победу! Да расточатся врази Отечества!
Посидели мы душевно. Уговорили штоф, побеседовали. Я рассказал о новостях из Ставки — что знал, конечно, ответил на вопросы полковника и священника. Новую организацию медицинской службы они одобрили. А с чего противиться? В полках создаются полноценные медицинские пункты. В их штатах будут не только санитары, но и врачи, в худшем случае — фельдшеры. Медиков пришлют из тыла. Там их много, а вот на фронте не хватает.
— Часть раненых будет недовольна, — заметил полковник. — Прежде их везли в тыл, а там по выздоровлению направляли в запасной полк. Хорошая возможность уйти из окопов. А тут через пару недель обратно.
— Две недели на чистых простынях без войны тоже неплохо, — сказал я. — Считайте, отпуск.
— Что, и простыни будут? — удивился командир полка.
— Непременно. Позабочусь.
— Я бы и сам полежал, — вздохнул полковник. — Забыл уже, как отдыхать. Вы часом не слышали: скоро нас сменят?
Я только руками развел — не моя компетенция. После ужина полковник ушел к себе, а мы с батюшкой легли спать в его землянке. Разбудили меня рано.
— Пора, Валериан Витольдович! — сказал отец Михаил. — Нужно ехать, пока темно. Дорога с немецких позиций просматривается. Увидят — обстреляют из пушек.
— По мне вчера не стреляли.
— Так вы один на бричке ехали. Что снаряды попусту жечь? А тут мы с санитарами присоединимся. Германец не удержится.
— Так вы со мной?
— А зачем время зря тратить? На фронте затишье. Третьего дня германец пробовал наступать, атаку отбили. Теперь на неделю-другую угомонится. Собирайтесь!
Фронтовику собраться — только перепоясаться. Мы даже успели попить чаю. Мой возница подогнал бричку, мы с батюшкой забрались в нее. Санитары пошли пешком. Рассвет встретили в пути, к полудню добрались до расположения медсанбата. И первым, кого я увидел, оказался Миша. Он стоял у входа в операционную землянку в наброшенной на плечи шинели и курил, стряхивая пепел на землю.
От неожиданности я слегка охренел. Миша курит? И каким ветром его сюда занесло? Я вылез из брички. Михаил заметил меня и вытаращился.
— Здравствуй, Михаил!
— Валериан Витольдович?!. Ваше высокоблагородие…
Он бросил окурок и попытался застегнуть шинель. Я подошел и обнял его.
— Рад видеть тебя, дружище! Какими судьбами?
— Сослали, — сказал он и вздохнул. — Проштрафился.
— Это как?
— Побил хирурга, которого вместо вас прислали. Руку ему сломал.
— За что?
— К сестрам приставал. Мало ему было Леокадии.
Я не выдержал и рассмеялся. Он глянул на меня исподлобья.
— Мы об этом поговорим, позже. Чертовски рад тебя видеть!
— Я — тоже, — сказал он и вновь вздохнул: — Ваше высокоблагородие.
— Брось! — сказал я. — Без чинов. Здесь медсанбат, а не строевая часть. Все, как в лазарете у Николая Карловича.
— Умер он, — лицо его скривилось. — От паралича сердца. Мы в тот день много оперировали и закончили поздно. Николай Карлович ушел к себе отдохнуть. Выглядел неважно. Спустя час санитар пришел звать его на ужин, а он на диване без движения. Санитар позвал нас. Мы прибежали, а Николай Карлович уже не дышит, — Миша шмыгнул носом.
Некоторое время я стоял оглушенный. В груди щемило. Кем был для меня этот человек? Другом, старшим товарищем? Больше. Он опекал меня в этом мире, помог стать в нем своим. Причем, совершенно бескорыстно.
— Валериан Витольдович?
Я оглянулся — отец Михаил.
— Что случилось? На вас лица нет.
— Умер близкий мне человек, начальник лазарета седьмой пехотной дивизии Николай Карлович Рихтер. Сердце не выдержало, сгорел на службе. Я почитал его, как отца.
— Упокой, господи, душу его! — перекрестился священник. — Когда это произошло?
— Сегодня девятый день, — сказал Миша.
— Вечером отслужу панихиду. Хотите?
— Буду благодарен, — сказал я.
— Тогда придите в себя и командуйте. Мы на войне, на вас люди смотрят.
Выговор батюшки привел меня в
