Медведев. Книга 2. Перемены - Гоблин MeXXanik
Морозов не обернулся. Только скосил взгляд в сторону, вытер ладони полотенцем и пробурчал себе под нос:
— Продался ведьме…
— Чегось? — тут же отозвался домовой, выпрямляясь, как подстреленный. — Ты это, уточни, Владимир Васильевич, что только что сказал? Или мне послышалось?
Воевода развёл руками и флегматично пожал плечами, как будто это вообще не он говорил. Или говорил, но не про него.
Я решил вмешаться, прежде чем начнётся ненужная пикировка.
— Негоже с грязными руками за стол садиться, — объявил я с самым серьёзным видом и продемонстрировал вымытые ладони, на которых ещё блестели капли воды.
Никифор глянул, прищурился. Замер. И, не найдя к чему придраться, выдал уже не столь уверенно:
— Ну, это да… — и тут же покосился вниз. — А обувь не запачкали, часом?
— Я старался, — кивнул я, невозмутимо и показал белые кроссовки, которые обул еще в машине, по дороге домой.
Домовой несколько секунд пытался придумать что-нибудь ещё, но аргументов не осталось. Он моргнул, почесал нос и, наконец, выдохнул:
— Ну… раз так… — пробормотал, совсем смешавшись. — Давайте уже за стол садитесь, раз отмыли от себя большую часть… лесного.
И исчез в коридоре, ворча уже себе под нос, будто разговаривая с посудой.
Морозов усмехнулся, тихо, почти уважительно:
— Вот ведь… управдом в халате.
Мы вошли в столовую.
Воздух был тёплый. Здесь пахло укропом, хлебом, жареным луком и яблоками. Всё было приготовлено с заботой, с вниманием. Не на бегу. На душе сразу становилось светлее.
Я прошёл к столу и занял своё место во главе, как положено. Морозов устроился по левую руку от меня. Напротив него расположилась Соколова. Сидела спокойно, с прямой спиной и сложенными на коленях руками. Она вежливо спросила, ровным, почти светским тоном:
— Как прошла ваша деловая встреча?
Морозов даже не стал поднимать на неё глаз и беспечно отозвался:
— Пришлось убить одного из пришедших.
Слова повисли в воздухе, как капля крови на снегу. Соколова замерла. Ни звука, ни жеста, только на лице мелькнуло что-то холодное и чуждое. Глаза расширились, брови едва заметно дрогнули.
И ее рука взметнулась к лежавшему перед ней ножу. Движение было отточенное, как у человека, который не только умеет защищаться, но и привык быть настороже.
Морозов самодовольно усмехнулся. И во взгляде воеводы читалось: «Вот и проявилась ведьма. Что я говорил?»
Боковым зрением я заметил, как он, не спеша, откладывает ложку и чуть разворачивается к ней плечом. Не для атаки, но чтобы быть готовым к нападению.
Но Соколова уже остановилась. Рука зависла в воздухе, потом медленно опустилась на стол.
Она не сказала ни слова. И в этом молчании было больше силы, чем в любом оправдании.
— На нас напали звери. Одного пришлось убить, — сказал я спокойно, не повышая голоса, смотря на девушку. — Именно это и имел в виду воевода.
Девушка перевела взгляд на меня, коротко кивнула. Глаза ее снова стали обычными, как и голос:
— Владимир Васильевич решил меня напугать, — произнесла она, аккуратно возвращая столовый прибор на место. — Видимо, ему кажется забавным вести себя таким образом.
Морозов фыркнул без злости, но и без снисхождения.
— Вовсе нет. Я просто не успел договорить, — сказал он. — А вы уже за нож хватаетесь.
Он подался немного вперёд, оперся локтем на стол. — Хорошо же вас воспитали.
Соколова ответила сразу, отчётливо, не повышая тона:
— Меня научили не давать себя в обиду. И за это я благодарна своей матери.
Она поднялась из-за стола. Не спеша, спокойно, с достоинством. Девушка выпрямилась, сложила салфетку, как полагается.
— Простите. У меня пропал аппетит, — голос звучал ровно, вежливо, без надлома. — Я вас оставлю. Хорошего вечера и спокойной ночи.
С этим словами она ушла. Дверь за ней закрылась без стука. И в комнате осталась напряжённая тишина, как после слишком близкой вспышки молнии.
— А чего я такого сказал? — с непередаваемой беспечностью уточнил Морозов. — Она ведь должна быть стрессоустойчивой…
Он произнёс это с тем самым тоном, с каким сетуют на капризную погоду.
В этот момент в столовую чинно вошёл Никифор. Спина прямая, шаг неторопливый, лицо каменное. Он подошёл к столу, уверенно потянулся к блюду с уткой, поднял его обеими руками и, не говоря ни слова, развернулся и направился прочь.
— Мы ещё не взяли еду на тарелку, — напомнил я, поднимая бровь. В голосе звучала лёгкая надежда, что домовой просто что-то перепутал.
Никифор остановился у порога, обернулся и смерил меня взглядом, в котором горел праведный гнев.
— Я знаю, — отрезал он. А потом, чуть повернув голову, мстительно добавил, — Пока не научитесь себя вести — шиш вам, а не утка.
И, не торопясь, удалился с блюдом в руках. За дверью послышался лёгкий скрип то ли кухонной дверцы, то ли кладовой створки. Всё. Минус утка.
— Ну вот… — вздохнул я, откинувшись в кресле.
Морозов же, как человек, знающий цену промедлению, без лишних слов потянулся к другим блюдам, быстро и аккуратно наложил себе в тарелку всего понемногу.
Пирог. Картошка. Огурцы с укропом.
— Не теряйте времени, — посоветовал он, не глядя на меня, — пока осталось что взять.
Я доверился опыту воеводы и не стал медлить.
Потянулся за ложкой, потом за вилкой и уже через пару мгновений успел накидать в тарелку того, что сердце выбрало первым: румяной картошки с рубленой зеленью, такой, что пахло огородом, а не приправой; щедрый кусок паштета с маслом, блестящего от тепла; несколько тонких колбасок, чуть подрумяненных с одного бока; и, конечно, ватрушку и два ломтя хлеба, как раз такие, что с хрустом ломаются и тут же мягко укладываются в ладонь.
Морозов только кивнул, молча одобрил мой выбор, и мы оба принялись ужинать. Каждый с тем, что успел положить в свою тарелку.
Прошла минута, может чуть больше. И за это время остальная еда со стола исчезла. Домовой унес все.
На скатерти осталась одинокая солонка, как напоминание о том, что кто-то всё же решил проявить милость. Видимо, Никифор счёл, что соль — это не роскошь, а необходимость. Или решил, что от неё много пользы не
