Нэпман 1. Красный олигарх - Алим Онербекович Тыналин

— Сам все рассказал?

— Прорвало его. Два часа говорил, все из души выплескивал. Про унижение на совете, про племянника-выскочку, про двойную бухгалтерию. И главное, про дневник свой проговорился. Двадцать лет записей, представляете?

Я кивнул. Грамотная агентурная работа, держать людей в пивных, где инженеры расслабляются после работы.

— Что сам Колосов?

— Сломлен, — Глушков покачал головой. — Но… — он сделал паузу, — есть одна деталь. Он все эти годы вел личный дневник. Записывал все махинации, все подозрительные сделки. Для подстраховки.

Я понимающе кивнул. В девяностых я тоже встречал таких педантичных технарей старой школы — они фиксировали каждую мелочь, каждое нарушение.

— И где сейчас эти записи?

— В надежном месте, — Глушков усмехнулся. — В сейфе у шурина в Мосгорбанке. На случай, если Крестовский решит устроить обыск.

— Как думаете, пойдет на контакт?

Глушков задумался, разглядывая пар над стаканом:

— Если правильно подойти… Он человек старой закалки, из инженеров еще земского времени. Для него репутация завода — не пустой звук. А то, что творит Крестовский, ни в какие ворота не лезет.

— Где можно с ним встретиться? Только не здесь.

— Есть одно место, — Глушков понизил голос до шепота. — Он каждый вечер гуляет в сквере у Чистых прудов. Доктор прописал моцион для сердца. Между семью и восемью.

Я допил остывший чай:

— Хорошо. Организуйте. Только осторожно, без лишних глаз. Не на открытом месте, разумеется. Где-нибудь на конспиративной квартире. Ну, не мне вас учить.

Глушков кивнул:

— Сделаем. Только человек опасается — он помедлил. — Там такие документы, Леонид Иванович. Если все всплывет, ему головы не сносить.

— Понимаю. Гарантируйте ему безопасность. И работу у нас, с повышением. Если надо, отправим на Урал, в Туркестан или на Дальний Восток. Куда хочет. И квартиру для семьи найдем, получше прежней.

Когда я вышел из чайной, уже стемнело. У входа ждал верный «Бьюик».

Я на минуту задержался, глядя на освещенные окна заводских корпусов. Колосов, это серьезный козырь. Если сыграть правильно, его документы могут стать решающим ударом.

После разговора с Глушковым прошло два дня. За это время я поручил проверить всю информацию о Колосове.

Елена через каналы в наркомате подтвердила его безупречную репутацию. Величковский знал его еще по старым временам, высоко отзывался о технической квалификации. Даже Котов вспомнил, что до революции Колосов считался одним из лучших специалистов по мартеновским печам.

Глушков тем временем осторожно прощупывал почву через своих людей. Убедился, что за Колосовым нет слежки, что он действительно настроен решительно. Организовал первый пробный контакт, как бы случайную встречу в букинистическом магазине на Мясницкой, где его человек завел разговор о возможности найти другую работу.

Параллельно я распорядился подготовить все необходимое, чтобы умаслить ценного работника. Собрал информацию о его привычках и пристрастиях.

Вскоре я был готов к встрече. На исходе второго дня я отправился к Колосову.

Как обычно, падал снег. Полностью устал карнизы старого дома в Большом Харитоньевском переулке.

«Бьюик» я оставил за два квартала, дальше пошел пешком. В такую погоду никто не обратит внимания на человека в потертом пальто. Сегодня я без Степана, чтобы сохранить конфиденциальность встречи.

Нужный подъезд я нашел безошибочно, второй от угла, с облупившейся лепниной над входом. Конспиративная квартира Глушкова располагалась на третьем этаже. Раньше здесь жила его тетка, теперь место использовалось для особо важных встреч.

Поднимаясь по старой скрипучей лестнице, я отметил характерные детали: свет в парадной приглушен, но не погашен полностью, на площадках чисто, значит, дворник прикормлен и будет присматривать за посторонними.

Глушков открыл дверь прежде, чем я постучал:

— Проходите, Леонид Иванович. Николай Петрович уже здесь.

В полутемной гостиной, освещенной только настольной лампой под зеленым абажуром, сидел человек лет пятидесяти. Худощавый, с аккуратно подстриженной седеющей бородкой. Золотое пенсне поблескивало в свете лампы. Типичный инженер старой школы, из тех, что составляли техническую элиту еще до революции.

— Колосов Николай Петрович, — представился он, привстав. Голос негромкий, но твердый. В глазах, за стеклами пенсне, усталость и затаенная горечь.

На столе перед ним лежала потертая конторская книга в клеенчатом переплете и несколько папок с документами.

— Присаживайтесь, Леонид Иванович, — Глушков кивнул на свободное кресло. — Чаю?

— Пожалуй, — я достал из портфеля небольшой сверток. — И раз уж мы собрались, то, Николай Петрович, позвольте угостить вас настоящим цейлонским чаем. Знаю, вы его особенно цените еще со времен старой Моргановской чайной на Маросейке.

Я заметил, как в глазах Колосова мелькнуло удивление. Не ожидал, что мне известны такие детали его привычек.

— И еще, — продолжил я, доставая второй сверток, — говорят, вы всегда любили пастилу от Абрикосова. Нашел немного по старым связям.

Колосов растерянно поправил пенсне:

— Помилуйте… Откуда вы…

— А это, — я положил на стол маленький флакон, — лекарство для Марии Николаевны. Настоящий дигиталис из Германии. Мой хороший знакомый, профессор Савельев, говорит, что для сердечных больных это сейчас лучшее средство.

Пальцы старого инженера, державшие флакон, слегка дрожали. Я намеренно сделал паузу, пусть почувствует, что мы готовы позаботиться не только о нем, но и о его семье.

Глушков молча разлил чай в старые фарфоровые чашки, их тонкий узор напоминал о прежней, дореволюционной жизни.

— Знаете, Леонид Иванович, — Колосов осторожно отхлебнул горячий чай, — не ожидал такого человеческого подхода.

— Николай Петрович, — я серьезно посмотрел на него, — для нас важны не только документы. Важны люди. Особенно такие специалисты старой школы, как вы.

Он медленно кивнул, затем вспыхнул:

— Вот это другое дело. Вы совсем другой человек, не то что этот скотина Крестовский. Жаль, что я с вами так поздно познакомился!

Я мягко улыбнулся.

Колосов устало вытер лицо ладонью, словно принимая какое-то решение. Затем отставил чай в сторону и потянулся к потертой конторской книге:

— Вот, смотрите. Первые записи — еще с двадцать третьего года. Тогда Крестовский только начинал махинации с импортным оборудованием.

Его пальцы, привыкшие к точным чертежам, аккуратно перелистывали страницы:

— Здесь — завышение стоимости германских станков на сорок процентов. Здесь — фиктивные накладные на запчасти. А вот… — он достал отдельную папку, — документы по последней афере с рижскими банками.

Я внимательно слушал, отмечая каждую деталь. Колосов говорил все более эмоционально, словно прорвало плотину:

— Двадцать лет жизни