Кир Булычев - Покушение
Когда Коля говорил себе, что намерен устроиться грузчиком и заработать на дорогу в Симферополь, на самом деле он знал — хоть и не думал об этом, — что вернее всего постарается встретиться с. Ниной Островской. По ее взгляду, по первым ее словам он поймет, может ли рассчитывать на прощение. А если она не простит, остается еще один вариант — Берестовы. Берестовы на Болотной площади. В конце концов, он ни в чем перед ними не провинился. И даже имя у него теперь старое — Николай. Беккер, партийный псевдоним — Андреев. И им незачем знать о его подвигах, благо в газетах картинок и портретов не печатают.
Через полчаса после ухода Фанни Коля последовал ее примеру. Он натянул куртку и вышел на тихую дачную улицу.
Он дошел до угла, у поворота на станцию его ждали два человека в куртках, схожих с его курткой. При виде их Колю охватил первобытный до рвоты ужас. Он замер, но не смог побежать назад, потому что знал, что агенты вооружены.
Он не мог и пойти вперед, ноги отказывались нести его навстречу смерти.
Но агенты пошли к нему сами — как будто пожалели немощного.
Он стоял, они приближались и увеличивались, как в синематографе.
Первый, усатый и неторопливый, спросил его, хотя спрашивать было не обязательно.
— Гражданин Андреев? Николай Андреев?
Коля кивнул.
— Следуйте за нами, — сказал второй.
— Разумеется, — согласился Коля. Только не надо их сердит!
И он пошел между ними.
Со стороны они, наверное, казались друзьями, что спешат на поезд.
На деле агенты повели Колю на дорогу, где ждал небольшой грузовичок, крытый фургон, какие использовали в ВЧК для перевозки арестованных.
* * *Дзержинский показал Коле на стул, а сам встал из-за своего стола и стал ходить по кабинету, негромко рассуждая:
— В принципе вы, Беккер, были правы, когда решили сбежать. Вы не возражаете, что я вас называю настоящей фамилией?
Коля кивнул.
Он все еще стоял на эшафоте и не знал, прикажут ли сунуть голову в петлю или отпустят в объятия ревущей толпы, И он знал, что ласковый, даже задушевный тон Председателя еще не значит, что ты спасен или прощен. Дзержинский предпочитал не выдавать своих намерений заранее.
— Впрочем, отказаться от псевдонима разумно. По крайней мере в недрах нашей организации вы не найдете упоминания о сотруднике Николае Андрееве, потому что мы держим у себя лишь проверенных, чистых духом и поступками людей, к каковым Николай Андреев, назовем его государственным преступником, не относится.
Дзержинский сделал паузу, чтобы смысл его слов проник в сознание Коли.
Возможно, Коле следовало бы промолчать, но вопрос вырвался неожиданно для него самого:
— А как же Блюмкин?
— Он — эсер, обманным путем проникший в наши органы, когда там левые эсеры играли важную роль. Ведь мы их по наивности полагали своими союзниками, Блюмкин выполнял приказ ЦК партии эсеров и по поддельным документам проник в немецкое посольство. Наверное, вы, Беккер, слышали?
Вот в этот момент Коля уверовал в то, что его не казнят. Что у Дзержинского есть на него виды. Ведь республике нужны преданные бойцы!
Дзержинский, словно угадав мысли Коли, продолжил:
— Я не могу отнести вас, Беккер, к числу преданных бойцов революции. Скорее всего вы попутчик с авантюрным уклоном. Вы меня боитесь, Вы боитесь за свою жизнь, за которую я бы сейчас и копейки не предложил…
Дзержинский позволил своим тонким губам улыбнуться.
— Наверное, вы боитесь также за жизнь свой любовницы Фанни Ройтман, она же Каплан? Хотя совершено не понимаю, чем она могла вас увлечь? Немолодая, не очень привлекательная профессиональная революционерка, которая даже не знает, что такое настоящее нижнее белье, правда?
Коля непроизвольно кивнул — и этим выдал себя, свои секретные мысли. Дзержинский же сделал вид, что не заметил этого кивка.
— К тому же вы сейчас попали в совершенно безвыходное положение. Будь вы один, попробовали бы убежать на юг, в родные места. А с таким балластом… нет, я вам не завидую. У вас, наверное, даже на папиросы денег нет.
Коля думал, что это — предположение Председателя. На деле же агент ВЧК подслушивал в течение двух дней дневные и даже ночные разговоры возлюбленных, В этом не было сложности — стены сарайчика были тонкими, Так что Дзержинский знал обо всем, что обсуждали Фанни с Колей и о чем спорили.
— Помочь вам могу только я, — сказал наконец Дзержинский. — И я готов помочь, потому что сам как бывший курильщик знаю, как мучительно остаться без табака…
Дзержинский вздохнул и замолчал.
Потом вернулся за свой стол, отпил чая из тонкого стакана в серебряном подстаканнике. Взял с тарелочки бутерброд с сыром и откусил от него под пристальным взглядом Коли, что было тоже оружием в психологической войне, которую Дзержинский не без удовольствия вел с Колей, как кот, который играет с придушенной мышкой.
— Готовы ли вы, Николай, искупить свою вину перед партией, Комиссией и мной лично?
— Как? — спросил Коля.
— Я понимаю, что вы еще не готовы ответить на прямо поставленный вопрос. Я дам вам подумать некоторое время, немного. И при следующей нашей встрече вы не будете задавать мне вопросов, которые таят в себе условия. Мне нужно ваше абсолютное послушание. Причем учтите, что каждый ваш шаг, каждое сказанное вами слово даже под одеялом, немедленно становится мне известно. И в первую очередь я должен быть уверен, что ни слова, ни дуновения ветра не донесется до вашей подруги. У меня есть все основания не доверять ей. А перед вами стоит жизненный выбор — или мы или Фанни. Рассудите, вы умный человек, что ждет вас, если вы изберете Каплан. Идите.
— Куда? — Коля поднялся и остановился в нерешительности.
— Кажется, ваше убежище называется — станция Подлипки, Станционный проезд, владение номер шесть. Сарай… — Потом он неожиданно добавил: — Ильич с Зиновьевым провели чуть ли не месяц в сарае, летом. Ровно год назад. Но они не были любовниками. Ну чего вы стоите?
— Извините, — сказал Коля.
Ему ничего не сказали, не простили и не казнили, а оставили подвешенным к завтрашнему дню. Надо было спросить: «И что потом?» А кот ничего мышке не ответит.
Коля повернулся от двери, сказал:
— До свидания.
Дзержинский кивнул. Он читал бумаги, разложенные на столе, и прихлебывал чай из стакана.
Коля вышел в приемную.
В приемной было пусто. Только средних лет секретарша сидела за ундервудом.
— Товарищ Беккер? — спросила она. — Андреев?
— Да, это я.
Сейчас она велит мне пройти в комендатуру…
— Возьмите конверт, — сказала она. — Товарищ Дзержинский просил меня передать его вам, если вы сюда придете.
Коля покорно взял конверт и не знал, можно ли заглянуть внутрь.
— До свидания, — сказала секретарша. — Чего же вы стоите?
Коля пошел к двери, держа конверт в руке.
И надо же! Через двадцать шагов он встретил в коридоре Яшку Блюмкина. Правда, в черных очках и без бороды.
Коля хотел поздороваться. Но Блюмкин картинно отвернулся.
И только тогда Коля сообразил, что Блюмкин не один. Рядом с ним шла молодая женщина с жестким, даже грубым лицом, блондинка, почти альбинос с белыми ресницами.
Коля прижался к стене, пропуская ее.
Женщина посмотрела на него в упор. У нее был спокойный змеиный взгляд. Коля понял сразу, в одно мгновение, что никогда не забудет этого взгляда.
Он вышел из здания ВЧК беспрепятственно.
Но в конверт заглянул не сразу.
Он спустился к Рождественскому бульвару и там, за монастырем, уселся на лавочку.
Конверт был заклеен.
В конверте лежало сто рублей. На папиросы.
* * *Феликс Эдмундович недолго оставался в своем кабинете.
Он приказал секретарше вызвать автомобиль.
Автомобиль отвез его к небольшому особняку на Пречистенском бульваре. Уже две недели как Миллера-Мельника перевезли в этот особняк и выставили у небольшой дверцы в каменном заборе охрану.
Недавно из особняка выгнали анархистов, которые, в свою очередь, освободили его от хозяев.
Охрану Дзержинский назначил особняку круглосуточную, из латышей.
Никаких пропусков, никаких исключений, доступ в особняк, кроме лаборанта, пленного венгра, который по-русски так и не выучился, но объяснялся с Миллером-Мельником по-немецки, и самого Дзержинского, был запрещен для всех.
Поэтому латыши там были те, кто знал Председателя в лицо.
Дзержинский был удивлен, когда, соскочив с автомобиля, подошел к калитке и тут охранник остановил его.
— Что это означает? спросил Феликс Эдмундович.
— Я вас уже пропускал, — ответил часовой.
Шофер Дзержинского, верный Марек, заглушил двигатель и подошел к ним.
Латыш не открывал калитку.
— Ты не узнаешь, что ли? — спросил он.
