Андрей Уланов - «Додж» по имени Аризона
Ладно.
— Пыль ты чуешь, — говорю, — в воздухе. Далеко хоть идти еще?
— Еще метров сорок, — отвечает Колька, — а потом по лестнице вверх.
— То есть как это «вверх»? — удивляется Елика. — Так это твое место не в подвале?
— Нет, конечно, — тоже удивленно Рязань отзывается, — что я, дурак, в этой темноте сидеть? Там, наверху, есть одна комнатушечка… стол, скамьи, все, как полагается, уютная такая, там еще печь открытая…
— Камин, — говорю, — так эта штука называется.
— А скажи мне, пожалуйста, воин Николай, — медленно так рыжая произносит, — за каким троллем ты потащил нас в этот проклятый богами подвал?
— Ну, — замялся Рязань, — я… вообще-то…
— Давай-давай, — подбадриваю, — колись… Коля.
Долго же, думаю, он с духом собирается. На гадость какую хотел подбить, не иначе.
— Я хотел, — выпаливает Колька, — чтобы вы вино выбрали. Ну и того… донести помогли, а то уж больно эти бочонки неподъемные. Дворецкий говорил, тут самые что ни на есть лучшие королевские вина хранятся. Марочные, во.
Ну все, думаю, приехали. Сейчас рыжая этого олуха убивать будет.
Переглянулся с Еликой, и тут мы с ней как заржем — чисто кони. Меня прямо согнуло. Весь этот тремор нервный дурацкий наружу прорвался. Хохочу, аж слезы текут — и остановиться не могу.
Рыжая из-под шлема на нас с Еликой посмотрела, на Колю.
— Слушай, Малахов, — спрашивает, — у вас там все такие умные или вас все-таки специально отбирают?
— Конечно, — сквозь смех выдавливаю, — отбирают. Как же можно… такое ответственное дело на самотек пустить. Самых… что ни на есть… отборных.
— Оно, — вздыхает Кара, — и видно.
Отсмеялся кое-как, разгибаюсь — черт, аж пузо ноет, а Коля смотрит на нас так удивленно-обиженно — конфетку у дитятки отобрали.
— Вы это… чего? Я ж серьезно.
— Ладно уж, — говорю, — веди нас… Сусанин, показывай свой погребок заветный.
* * *Погребок-то и в самом деле оказался капитальный. Одна дверца чего стоит — железом оббита, что твой танк, да и по толщине соответствует. Ну и замочек на ней — в самый раз Кощея Бессмертного к скале приковывать, заместо Прометея. Хорошо еще, что у Кольки ключи были. А за ней…
— Вот, — гордо так Рязань говорит, — подвальчик.
У меня только челюсть о пол клацнула.
В подвальчике том от пола до потолка метра два, сколько по бокам — не видать, а уж про протяженность и думать страшно. Все это стройными рядами бочек заставлено — под потолок и в темноту тянутся. И паутина кругом.
Ох, не фига ж себе, думаю, погребочек. Тут спиртного на дивизию, да что там… корпус полного состава споить можно.
— Ну что, — говорю, — девушки. Командуйте. Я уж, извиняйте, в местных виноводческих обозначениях не силен.
Елика медленно вдоль бочек пошла, рукой коснулась…
— Невероятно, — шепчет. — Такое богатство… если про это станет известно, сюда сбежится полкоролевства. Только посмотри на даты, Лен! Эти запасы сделаны еще во времена Отступления Тьмы!
— Я, — мечтательно так говорит рыжая, — чувствую себя попавшей в пещеру к дракону.
— Любой дракон, — подхватывает Елика, — не задумываясь, отдал бы половину своих сокровищ в обмен на содержимое этого подвала. Смотри! Узнаешь эти значки? Это клеймо Рамгарского монастыря, а ведь он пал три века назад!
На меня от их восторгов аж зев напал. Стою, моргаю.
— Эй, — зову, — благородные дамы. Мы сюда на экскурсию пришли или по делу? Если вам тут хорошо, значит, будем в гости — правда, Коль? — наведываться. А пока давайте выберем что-нибудь одно и желательно подъемное.
Елика только вздохнула с тоской.
— Я бы, — говорит, — унесла отсюда половину и еще столько же. Такие вина… наверное, их и не найти больше нигде, разве что в таком же забытом подвале. По паре бочонков у драконов… в башнях Гильдий магов… заветные бочки старинных родов… у моего отца стоит одна бочка, на обручах которой выбито: «Открыть, когда исполнится пророчество».
И замолчала.
— А что за пророчество-то? — спрашиваю.
— Увы, — разводит руками Елика, — этого не знает никто в замке. Прапрадед погиб в битве при Урмии, когда наследника еще носили под сердцем. Маги помогли восстановить часть фамильных заклятий, но многое было утеряно безвозвратно.
— Ужас-то какой, — говорю. — Прям кошмар. А просто взять да и открыть эту бочку никто не пробовал?
— Нет.
— Почему-то, — сочувственно вздыхаю, — я именно так и думал.
Ладно. Выбрали мы, в смысле, девушки наши, бочонок средней нетранспортабельности, ну а мы с Колькой его на раз-два взяли и потащили. Тяжелый, зараза, оказался, хоть и небольшой с виду. Пока его волокди, я раз пятнадцать пожалел, что в этом подвале на «Аризоне» не развернуться. Три четверти тонны — и кайне проблем. Не то что у меня — грузоподъемность в одну человеческую, то бишь солдатскую, силу. А Кольке и того тяжелее — он еще и дорогу объяснял.
По дороге, кстати, наткнулись на пятерку бородатых коротышек… ростом метр с хвостиком, плотные, даже, я бы сказал, кряжистые, что твои пеньки. Все в кольчугах, у двоих топоры с них самих размером.
Я на них уставился — а рыжая меня сзади толкает.
— Малахов, ты что стал? Гномов не видел?
Гномы, значит. Ну-ну. Кто следующий? Дюймовочка? Или сразу трехдюймовочка?
Кое-как дотащили. Уронили бочонок рядом со столом, плюхнулись, я ворот рванул, чувствую — гимнастерка на спине к телу прилипает. Надо же, думаю, всего ничего волокли, а взмок, словно после марш-броска хорошего.
Колька, кстати, не лучше выглядит. Тоже весь в потеках, хоть выжимай, не снимая. Плюс на спине пятно здоровое, уж не знаю от чего.
Зато девушки бодрые, веселые. Елика гобелены на стенах изучает, Кара мигом четыре кружки раздобыла — хорошие такие кружки, по пол-литра каждая — и принялась их платочком протирать.
Зальчик, кстати, и в самом деле ничего, уютный. Можно даже сказать… эта… располагающая. К душевному времяпрепровождению. Печь типа «камин», рядом специальная вешалка для… этих самых. Я хоть и рассказ товарища Зощенко читал, но как «кочерга» во множественном числе будет, так и не понял. Стены гобеленами завешаны, на полу шкуры, медвежья у камина, а у стола, судя по голове, волчья, только я бы на этого волчару меньше чем с «ручником» идти не рискнул. А еще лучше — в танке. Ну и, само собой, стол, скамейки, все дерево, уж двести лет как потемневшее — я такое как-то в трофейном журнале видел. Фото баварской пивной, где бесноватый фюрер карьеру свою начинал — речуги толкал, в перерыве между пивом и сосисками. Подумать только — подавился бы тогда сосиской или какой-нибудь бюргер, пива перебравший, за скамью схватился… а скамьи, что там, что здесь, такие, что можно одним махом отделение Адольфов положить — и еще на двух Геббельсов останется.
В общем, очень симпатичный зальчик, и девушки с ним тоже хорошо сочетаются, разве что малость экзотично. А вот мы с Рязанью из общего гармонического ряда явно выпадаем — как по содержанию, так и внешне.
Посмотрел я еще раз на Колькино пятно… умные слова припомнил.
— Уважаемые дамы, — говорю, — вопрос у меня к вам. Если я сейчас до пояса разденусь, никого из присутствующих этим не шокирую?
— Не знаю, как Лен, — рассеяно так отзывается Елика, не отрываясь от гобелена, — она у нас девушка юная, а меня ты не шокируешь, даже если разденешься весь.
— Ну, — говорю, — настолько-то я и еще не одичал.
— Неужели? — а вот это уже рыжая. Посмотрел я на нее… ничего не сказал, вздохнул только и гимнастерку через голову потащил. Снял, глянул — вроде никуда не вляпался, кроме потеков ничего не наблюдается. Что ж, думаю, и на том спасибо. Здесь-то «Студебеккера» под окнами нет.
Положил гимнастерку рядом на скамью, глаза поднял — а девчонки-то обе, даром что такое равнодушие изображали, так на меня уставились, будто я не я, а картина какая, редкостной художественной ценности. Мне прямо неловко стало от такого внимания. Главное — абсолютно непонятно с чего. Я ведь даже наколками не баловался, хотя у нас многие делали. Не хотел, и все. Оно, конечно, может, когда и полезно бывает… при опознании, например. Только ведь заранее не угадаешь, какая именно часть от тебя после попадания сохранится, а все руки-ноги под хохлому расписывать — это уже будет не разведчик, а беглый экспонат этнографического музея.
— А что это, — спрашиваю, — вы на меня так смотрите? Поэму Лермонтова на мне вроде бы никто не писал.
Главное, смотрят так… если у Елики в глазах еще какой-то женский интерес мелькает, то у Кары взгляд… восхищенно-жалостливый.
Тут еще Рязань от созерцания бочки своей отвлекся, и на меня свои ясны очи навел.
— Да уж, паря, — говорит, — видно, потрепала тебя жизнь. И погрызла.
Я вниз гляжу — ничего не понимаю. Вроде пузо, как пузо, через ремень пока не свисает, грудь тоже вполне человеческого вида. Не такая, конечно, покрышка, как у Олефа, да и Арчет, пожалуй, тоже меня по этому показателю запросто перекроет. У меня-то больше жилы…
