Сергей Щепетов - На краю империи: Камчатский излом
– Итак, – грозно сказал лейтенант, – совершено нападение на служителя экспедиции! Имеет место отказ рядовых подчиниться приказам офицера флота Его Императорского Величества!
– Ты спицу-то свою убери, – раздался насмешливый голос. – Не ровен час поранишь кого!
– Это бунт! Где комиссар?
– Почивает. А где бунт, братцы?
– Почему отказываетесь подчиняться?! Кто зачинщики, я спрашиваю?!
– Были б бабы, мы б им зачали, а так…
Лейтенант обернулся на голос, но с другой стороны немедленно раздался другой:
– Закопать бы тебя тут, барин.
– Что-о?! – резко повернулся Чириков, поднимая шпагу. – Что ты сказал?
– Да закопать вместе с шапкой, – продолжил кто-то уже с другой стороны. – И креста не ставить христопродавцу!
– Та-ак, господа казаки Нижнекамчатского острога, – проговорил офицер. – Мне кажется… Нет, я просто уверен, что пороть будут вас всех! По пятьдесят батогов, думаю, будет достаточно.
– А пупок с натуги у тя не развяжется, барин?
– Хорошо, уговорили: по шестьдесят батогов каждому! – парировал Чириков.
– Ручки теперя коротки, не седни, так завтра свалите!
– Комиссар ваш, Михайло Петров, с Камчатки не уедет, пока всех не перепорет, – заверил Чириков и добавил с издевкой: – Я назначил бы вам по семьдесят ударов, да вы столько не стерпите, дристуны хреновы! Да…
Удар получился достойным: чистенький, бритый, расфуфыренный офицер Императорского флота завернул такую длинную забористую матерную вязь, что у служилых отвисли челюсти. С одной стороны, их охватил восторг перед чужим искусством, а с другой – все эпитеты были адресованы им и в сумме вызывали ощущение, будто на голову вылили ведро дерьма.
Пока они приходили в себя, лейтенант убрал шпагу в ножны и махнул рукой своим:
– Пошли!
– Куда идем-то? – поинтересовался Митька, когда понял, что преследовать не будут.
– А куда ты хотел, – буркнул Чириков, – вот туда и идем. Ты ж лодку свою забрать собирался?
– Ну да… – вспомнил Митька. – Бат мой у камчадалов остался.
Вообще-то, явиться в ительменский лагерь в таком сопровождении в его планы не входило. Он собирался о многом переговорить кое с кем из ключевских и еловских жителей. Теперь от этого пришлось отказаться и ограничиться несколькими фразами по-ительменски:
– Харуч должен узнать, когда корабли уйдут.
– Чикмава и Гумин сразу поплывут на Еловку, – заверил камчадал. – А скоро они?
– Скоро. А вы нападите здесь на склад.
– Люди не решатся, – растерялся ительмен. – Русских слишком много… Пусть на Ключах начнут первыми!
– Тогда идите к Нижнему острогу, – приказал служилый. – Там разберемся!
– Мы все пойдем! – радостно закивал туземец.
– Ладно, – вздохнул Митька. – А сейчас дай мне сеть! Хоть клок какой-нибудь найди, хоть старую-рваную. Мне ж надо кормиться на реке.
– Сейчас найдем, Коско! – засуетился будущий повстанец. – Принести тебе рыбы?
– Тащи.
Отбыть из района стоянки судов оказалось совсем непросто. Как только Митька загрузил свой бат и двинулся вверх по течению, в казачьем лагере это было замечено. Чириков и Чаплин ушли, но вместо них к ительменам явилось несколько служилых. Они потребовали, чтоб иноземцы везли их на своих батах вдогонку. Митька погоню заметил и не стал соревноваться в скорости, поскольку это было безнадежно. Он просто повернул назад. Дело кончилось тем, что Чириков и Чаплин на шлюпке несколько километров сопровождали Митькин бат, пока он не нашел места, где можно свернуть и скрыться от погони. Наверно, командиры и сами были уже не рады, что ввязались в эту сомнительную историю.
Расставшись с охраной, Митька загнал бат в мелкую илистую заводь. Она заросла кустами так, что было непонятно, где начинается берег. Место показалось ему достаточно укромным для ночлега, хотя и совсем неудобным – вылезти из лодки было некуда. Он выкурил трубку, пожевал сырой рыбы и устроился спать прямо в бате, стоящем на мели.
Проснулся он, скорее всего, уже утром – солнца не было, но посветлело и поднялся ветер. Митька поплескал в лицо воды, справил за борт нужду, перекурил и тронулся в путь. Путь этот лежал вовсе не вверх, а вниз по течению, правда, ближе к другому берегу. Ему предстояло найти такое место, откуда будет видно корабли, а его самого никто не заметит. Обогащенный памятью о другом ходе событий, решил не только дождаться ухода кораблей, но и просидеть «в засаде» пару суток после этого, чтобы убедиться, что ни «Гавриил», ни «Фортуна» не вернулись. Правда, при этом он рисковал опоздать к событиям в другом месте.
* * *Митька опоздал. А может быть, прибыл как раз вовремя – в Нижнекамчатском остроге царило веселье. Среди изб посада и в самой крепости, ворота которой были распахнуты настежь, бродили десятки ительменских мужчин. В таком виде назвать их воинами было трудно: каждый второй пьян и почти все разодеты в награбленную русскую одежду, в том числе женскую. За стенами крепости плясали и пели, вокруг ясачной избы стояли иконы, вынесенные из церкви. Здесь же ждала своей участи толпа казачьих жен и детей. Загнанные в угол, они испуганно или обреченно смотрели на веселье победителей.
С немалым трудом Митьке удалось разыскать командиров победившего войска – Голгоча и Июру, которые увлеченно занимались чревоугодием, уничтожая казачьи запасы деликатесов. Из разговора с ними, дополненного случайными информаторами на «улицах», можно было хоть приблизительно составить картину начала военных действий и «взятия» острога.
Бурин готовились к войне долго и тщательно, в той мере, в какой это вообще возможно у ительменов. Лидером стал Федор Харчин, хотя его никто не выбирал и не назначал. Впрочем, его лидерство было довольно условным, поскольку основные решения принимались коллегиально – несколькими стариками-тойонами. Сородичей, не желающих бунтовать, просто исключили из общения, что помогло сохранить подготовку в относительной тайне. Вряд ли русские совсем уж ничего не знали, скорее всего, занятые отправкой кораблей, не придали этой информации должного значения.
При всем при том началось выступление в общем-то стихийно. В Ключевской острожек прибыл некий толмач из Нижнекамчатска и потребовал отправить местных женщин на сбор кипрея. Традиции таких принудительных работ для женщин раньше не было, и возмущенные местные ительмены отправили к Харчину на Еловку гонца с требованием заступиться. Примерно в это же время предводитель восстания узнал о том, что суда Беринга ушли в море. Собрав всех воинов, находившихся поблизости, Федор Харчин на батах двинулся вниз по течению. Добравшись до Ключей, отряд перебил там всех русских и тех, кто имел к ним отношение: четырех казаков и двух посадских вместе с женами и детьми. Затем воины двинулись вверх по течению и оказались у русского поселения в устье Еловки. Здесь стояло около двух десятков дворов, но большинство жителей уже успело разбежаться. Жертвами повстанцев стали один казак, двое детей казачьих и один крещеный якут, которого, конечно, тоже сочли русским.
Совершив эти подвиги, люди Харчина двинулись вверх по Камчатке – в устье реки Крестовки (Белая). Здесь располагался крупный острожек тойона Хобина Харучепова. В нем было много боеспособных мужчин, которые в общем-то готовы были идти бить русских, однако тойон и его ближайшая родня воевать не хотели. С этой родней была проведена соответствующая разъяснительная работа, в результате которой кто-то был убит, а кто-то ранен. Остальные прониклись необходимостью справедливой войны и присоединились к отряду. Только после этого объединенное войско еловских, ключевских и крестовских ительменов – человек восемьдесят – двинулось на Нижнекамчатский острог.
Действовали повстанцы решительно, но в духе вековых ительменских традиций. Штурмовать полупустой острог они не решились, а применили незатейливую хитрость – ночью возле стен загорелся дом иеромонаха Иосифа Лазарева. Сам он находился возле моря – с партией, провожавшей корабли. Дома оказался его сын – дьячок Андрей. Он кинулся на колокольню и принялся бить в колокол. Естественно, вскоре из острога повалили казаки тушить пожар. А с ними жены и дети…
Вот тут-то ительмены и атаковали! В скоротечной резне погибло восемь служилых, многие вместе с женами и детьми. Дьячка с колокольни сняли из луков. Путь в острог оказался свободен, защищать его было некому. Впрочем, сколько русских в темноте сбежало, никто сказать не мог. Погибли только еще два охранника у аманатской избы. Казачьи жены и дети оказались в плену. Причем с женщинами и девушками победители поступили по-русски – они их сразу же изнасиловали, знаменуя тем самым превращение в холопок или наложниц.
На другой день началось веселье. Федор Харчин выловил среди толпы знакомого холопа, немного знающего церковные службы. Холопа нарядили в священнические одежды и заставили петь молебен.
