Русь Черная. Кн1. Темноводье - Василий Кленин
Здесь тоже не всё было гладко: Чакилган любила рассказывать о своих юных годах, но только не о периоде плена. Санька наоборот: по понятным причинам он не мог говорить про свое детство и юность, а лишь про время, проведенное у хэдзэни и русских казаков. С особой любовью он расписывал, как за зиму его ватага обустроила маленький острожек, как там здорово живется… и еще лучше зажилось бы… если б вместе с ней… с черноглазой Чакилган.
Неожиданно для себя Дурной осознал, что душа его разрывается: ему неохота разлучаться с любимой… но и на Усть-Зею страшно хочется. В свой маленький мир, который они с такой любовью и заботой строят.
Поэтому, когда казаки недвусмысленно стали намекать, что пора бы и домой, Санька поломался, но довольно легко дал себя уговорить.
Прощание вышло трогательным. Санька с Чакилган держались за руки, не в силах их разомкнуть, игнорируя казаков, похохатывающих в бороды. Девушка принесла с собой нож. Тот самый.
— Пусть побудет у тебя, — улыбнулся жених. — Вон как у вас тут неспокойно. А я за ним обязательно к тебе приеду.
Чакилган опустила глаза и улыбнулась, радуясь их общей маленькой и милой тайне.
Глава 47
На юг тронулся целый поезд. К лошадке Аратана и дареному коню Тюти добавились еще одиннадцать трофейных лошадей. Вместе с казаками поехали трое дауров, которых Дурной пообещал учить стрельбе, а у тех еще шесть коней было. Хорошо, что даурские лошади могли кормиться тебеневкой, свои, русские у ватажников с голоду бы померли.
Дурной после недавних событий осознал важность верховой езды и стал прилежно учиться этому искусству на самой смирной лошаденке. Только долго сидеть в седле у него сил не хватало — и часть пути он нагло проводил на нартах, ссылаясь на то, что перенес тяжелую болезнь.
— Хорош больной, — хмыкал Козьма-толмач. — Шестерых в пень порубил.
А нарт с собой у них имелось уже трое — некуда было упихать добро, наторгованное да захваченное у дуланов. Когда этот караван прибыл к острожку, ватажники встретили их, вытаращив глаза.
— Похоже, зря я не поехал, — протянул Тимофей Старик. — Вы там случайно чохарцев этих не перебили, обормоты?
Дурнову эта невзыскательная шутка, как бальзам на сердце пришлась. Хоть, и шутейно, а русский казак осудил нападение на дауров. Лед тронулся?
Кстати, речной ледоход был уже совсем на носу. Весна брала своё: на солнечных склонах снег целиком истаял, да и в тени лежал съежившийся, ноздреватый. До шуги успели съездить за Зею на очередную встречу с дуванскими дючерами. Индига честно вернулся из «отпуска» с некоторым количеством гороха на прокорм. Он о чем-то коротко перешептался с братом, и Соломдига, повернувшись к Дурнову, тихо сказал:
— Я не поеду домой, господин. Мы оба у вас останемся.
От Саньки не ускользнуло, как болезненно отреагировал на эти слова Индига, но в тот момент он об этом не задумался. Однако близнецы, целыми днями ходили по острожку бледными тенями самих себя; всё послушно исполняли, но ничем не увлекались с душой. Ну, бывает. Все-таки они официально здесь пленники, хоть, и живут почти на равных с русскими. Только время шло, а состояние их всё ухудшалось. Уже на исходе мая Старик все-таки взял парнишек за грудки и вытряхнул правду.
— Князь решил по чистой воде уходить на юг, — опустив глаза, признался Индига. — Как и повелел богдыхан. Они, наверное, уже далеко в пути…
— А вы оба остались? — ахнул сердобольный Тимофей.
— Я сказал ему уходить, — еще тише ответил Индига.
— Куда я без брата? — буркнул Соломдига.
Так и поселились дючеры в острожке. Но это было уже после, а с началом ледохода Дурной собрал почти всех (даже дауров) и повел их в холмы, где лежали нарубленные за зиму бревна. Несколько дней их скатывали к берегу, увязывали в звенья. А, когда Зея более-менее очистилась, начали они спихивать плоты в ледяную еще воду и увязывать в единую длиннющую «змею». Ватажники забрались на нее с шестами и сплавляли километров восемь — до устья Бурхановки. Туда «змея», конечно, не впихнулась: пришлось снова размыкать звенья и по отдельности тащить бечевой до самого острожка. Много дней на это ушло, зато строевого леса имелось столько, что легко на тарасы хватит!
Правда, Дурной посоветовал с этим не спешить.
— Надо балаганы подновить, — сказал он ватаге. — И хотя бы один барак большой построить. Можно по-быстрому, не конопатя.
— А на кой? — нахмурился Старик. — Башня достроена, там снизу и поверху три десятка людишек напихать можно. Зачем еще?
— Пригодится, — улыбнулся Санька. — Да, и еды нужно подсобрать. Ты уж Старик выйди на Зею на дючерском кораблике — надо рыбки наловить. А Тютя с Гераськой пусть на кабаньи тропы в дубняке сходят — набьют свинины, сколько смогут.
— Пропадет же, — с укоризной глянул на Дурнова Гераська. — Холодов уже нету.
— Закоптим, — отрезал беглец из будущего. — Долго не залежится — не бойтесь.
Озадаченные казаки только плечами пожали. Но послушались. К охоте с радостью присоединились дауры. Вообще, трое людей Галинги плохо вписывались в ватажную жизнь. Даже аманаты Индига с Солондигой были на острожке более своими. И, конечно, с новичками сразу возникли проблемы — едва весенний поезд прибыл от рода Чохар.
— Ты чего удумал, Дурной? — накинулся на него Ивашка. — Дауров стрелять учить? Чтобы они нас потом…
— Откуда ты это так быстро проведал? — изумился тогда Санька.
— А вот ведаю, — хмыкнул «Делон». — Ты не виляй, по спросу моему отвечай! А то я быстро казаков подыму…
— А ты подымай! — Известь ощерился весело и зло. — Давай-давай! Не перед тобой же лично мне ответ держать!
В тот же вечер ватага устроила круг, на котором Ивашка в красках живописал, на какое предательство «русского дела» покусился болван Дурной. Мужики хмуро уставились на найденыша.
— Всё так, — улыбнулся тот. — Да не совсем. Видели их
