Дохлый таксидермист - Мария Самтенко
Завканц уже не могла отмахиваться. Сказать оказалось проще. Вцепившись в локоть Петрова, она рассказывала про маньяка, мертвого Ленина, капельницу, плакат на стене и чужой крик, пока ее не перестало трясти.
– Может, стоит сообщить в органы? – осторожно спросил писатель, когда она замолчала.
– Нам нельзя вмешиваться, последствия могут быть очень серьезными, вплоть до увольнения и… и вообще, это не ваше дело, – спохватилась завканц. – Пойдемте, регламент.
– Регламент значит регламент, – согласился Петров.
Больше он ни о чем не заговаривал, и завканц смогла хоть немного передохнуть и помечтать о том, как здорово будет уволиться из Минсмерти и найти другую работу. Мирную и спокойную, без длинных войн, погибших вождей и любопытных писателей.
Не будет чужой смерти, не будет чужой боли. Не будет сотен людей, цепляющихся ногтями за форменную брезентовую рукавицу и пытающихся осознать крушение старого мира. Решено! Завканц пойдет в гастроном и будет продавать хлеб. А мертвые могут провожать себя сами.
Ну, или это могут делать товарищи из Дисциплинарного комитета. Те, которые требуют, чтобы сотрудники Минсмерти относились к умершим «бережно и внимательно». Хотелось бы посмотреть, как они будут бережны и внимательны по двадцать часов в день, да еще и без выходных…
– Видите белую арку? – устало спросила завканц, когда они с Петровым все-таки добрались до Ростовского распределительного центра. – Ну, светло-желтую, обшарпанную такую? Зайдите внутрь, найдете свободную кровать и сразу ложитесь спать. Как проснетесь, подойдете на вахту и зарегистрируетесь. Не забудьте.
– Хорошо, – сказал умерший, с легким подозрением рассматривая вход в распределительный центр, – спасибо за...
– Давайте быстрее, – с раздражением поторопила его завканц. – Не задерживайте.
Дождавшись, когда Петров исчезнет в арке, Лидия Адамовна прикоснулась перстнем к медленно тающей строчке в листе Реестра, устало прикрыла глаза и после секундного головокружения вновь оказалась в своем кабинете, прямо перед носом у перебирающего бумаги зама.
– Лидия Адамовна? Вы в порядке? – настороженно уточнил Иван Борисович.
– Все хорошо, – мрачно сказала завканц, пытаясь понять, откуда в ее окружении взялось столько сочувствующих: сначала Петров, теперь заместитель. – Сложный клиент. Писатель и журналист, чтоб его.
Какое-то время Лидия Адамовна ворчала по инерции, потом замолчала – к явному неудовольствию жаждущего подробностей зама. Она, может, и хотела поделиться впечатлениями, но не была уверена, что сможет внятно объяснить, почему ее так раздражали банальные «спасибо» и «пожалуйста» от умершего писателя. К тому же ей ужасно хотелось спать.
Пару минут завканц раздумывала, не стоит ли выгнать зама и прилечь в кабинете, но потом решила, что нужно все-таки добраться до дома и залезть под душ. К тому же ей следовало переодеться, а то в заляпанном кровью мундире она сама выглядела как с войны. Об этом тоже любезно сообщил заместитель.
Завканц простилась с Иваном Борисовичем и направилась к выходу.
По пути к ней раза три попытались пристать с рабочими вопросами, но она устало отослала всех до завтра. Запал прошел. Может, ей и следовало сосредоточиться хотя бы на кадрах, но последние силы ушли на то, чтобы отбиться от жаждущего подробностей зама. Теперь завканц думала, что это неспроста. Иван Борисович очень любил докладывать «куда следует», и последнее, что собиралась делать завканц, это признаваться в нарушении регламента.
***
Лидия Адамовна обитала в служебном общежитии в двух кварталах от работы. У нее была очень уютная комнатка в углу первого этажа, совсем рядом с общей кухней.
Завканц заселили сюда еще при переводе в Москву. Раз в пятилетку она собиралась заняться жилищным вопросом и выбить что-то получше, но на работе непременно приключался очередной завал, и вопрос откладывался. К тому же бюрократии Лидии Адамовне хватало и на работе, а тут нужно было ходить по собраниям и добиваться включения в списки, и это представлялось ужасно утомительным. Завканц успокаивала себя мыслью, что новую квартиру ей могут дать на другом конце города, как заму, и она тоже будет постоянно опаздывать.
Так что Лидия Адамовна предпочитала жить в общежитии и добегать до работы за десять минут. Хотя сегодня она еле ползла от усталости.
Обычно завканц поднималась на крыльцо, сухо кивала вахтеру, сворачивала направо, недовольно смотрела на выкрученные лампочки в общем коридоре и принималась шарить по карманам, вспоминая, куда убрала ключ.
Но в этот раз она так и не попала к себе. Ее окликнули, когда она проходила у соседнего дома.
Голос был незнакомым.
– Лидия Адамовна?
– И вам доброго дня, – устало ответила завканц.
Обернуться она не потрудилась. Народу в общежитии было много, соседи постоянно менялись, еще к ним то и дело приезжали гости, поэтому Лидия Адамовна не собиралась запоминать всех и каждого. По именам она знала только соседей по коридору, хотя и здоровалась с каждым встречным.
– Не торопитесь…
– У вас какой-то вопрос? – с раздражением обернулась завканц... и наткнулась взглядом на мешок с картошкой.
Большой такой мешок, грязно-серо-коричневый. Чуть выше ее головы, почему-то.
И с прорезями для глаз.
Завканц попятилась, оступилась и больно ударилась затылком о стену дома. В глазах на миг потемнело, а в следующую секунду завканц схватили за шею и рывком подняли на ноги.
Лидия Адамовна знала, что нужно кричать. Общежитие совсем рядом, и на ее вопли кто-нибудь да прибежит.
Но вместо крика она почему-то стояла и вспоминала, где видела эту страшную маску из картофельного мешка. Как же там было, как? Человек-в-картофельном-мешке потрошил тело, привязанное к столу?
Да, он потрошил, но завканц, невидимая, неслышимая, шагнула из-за черты и забрала у него жертву. Подарила ей легкую смерть. Отняла ее у другого. У невиновного.
И теперь человек-в-картофельном-мешке пришел мстить.
– Что вам нужно? – безнадежно спросила завканц.
Ей никто не ответил. Глаза под мешковиной – самые обычные, зеленовато-карие – смотрели устало. Казалось, человек под маской выполняет скучную и нелюбимую работу. Наверно, у него тоже был свой регламент.
И длинных бесед с жертвами он явно не предусматривал.
Завканц поняла, что нужно бежать, но жесткая скользкая рука на ее шее сжалась, воздух куда-то исчез и мир подернулся алыми полосами.
И не осталось ничего, кроме боли.
