Дохлый таксидермист - Мария Самтенко
– Нет. То есть да. Пожалуйста, помолчите.
Завканц было не до вопросов. В планшете лихорадочно пульсировала новая строчка. Несчастный Владимир Ильич Ульянов (Ленин) – на этот раз завканц знала, кто это! – умирал уже в новом мире. Строчка, конечно же, была красной! Но хуже, намного хуже этого был гигантский список в «причине смерти». Казалось, что умирающего потрошат заживо.
Прямо сейчас.
Завканц затошнило. Она понимала, что Ленина будут потрошить еще как минимум четыре часа – как раз столько времени потребуется ей, чтобы довести Петрова до «точки сбора» в другом мире. Переназначить вызов? Кому? Зам без блокнота. Перебирать по памяти сотрудников с допуском в надежде, что кто-то из них на смене? Долго. А Ленин, похоже, в сознании – строчка в Реестре пульсирует. Он, очевидно, чувствует боль. Из-за того, что завканц не сдала смену, не набрала людей, не допустила, наконец, к вызову последнего зама, не…
Лидия Адамовна не могла это вынести.
Она схватила Петрова за руку:
– Вы сможете еще чуть-чуть подождать?..
Нет, она никогда не рискнула бы вернуть мертвого человека обратно в тело. Сотрудникам Минсмерти было строжайше запрещены подобные действия. Но мысль о том, что тот, второй, будет страдать еще как минимум четыре часа, пока завканц не проводит Петрова, обжигала пульсирующей алой строкой.
– Я не совсем понимаю, о чем вы…
Едва ли он понимал, что значит «чуть-чуть подождать». Лидия Адамовна не стала разъяснять, что смерть – не всегда смерть, и нередки случаи, когда погибшие возвращаются в тела, а врачи констатируют обратимое состояние клинической смерти. Но Петрова, конечно, уже не спасти – завканц вернется и заберет его.
– Я объясню, – пообещала Лидия Адамовна, и умерший кивнул. Скользнул взглядом по ее рукам в брезентовых рукавицах, по потрепанному служебному планшету. Конечно, он не мог не обратить внимания на пылающие буквы.
Но едва ли он понимал.
Да дело было не в понимании, и никто не давал завканц право решать, чья боль важнее. Она просто слишком устала, и алые буквы в Реестре пульсировали так страшно. А этот Петров так быстро пришел в себя, и ему, кажется, не так уж и больно было в агонии, и не так страшно в смерти. И тело его лежало почти нетронутым – синяки, ссадины и одна-единственная серьезная рана. Петров как будто не падал вместе с погибающим «Дугласом», а просто гулял где-то неподалеку.
И так заманчиво было решить, что он, допивший свою неглубокую чашу страданий, может выпить еще.
Но разве кто-то давал ей право оценить, взвесить и признать чужую боль недостаточной?..
Алые буквы горели не чернилами, пламенем, и завканц никак не могла заставить себя опустить планшет и снова взять Петрова за руку. Повести его вперед, а тот, второй, пусть ждет четыре часа – ну, или теряет сознание.
Или сходит с ума – его право.
Или…
Завканц снова уткнулась в планшет. Петров проследил ее взгляд:
– Ленин? – ошарашенно пробормотал он. – Там что, Ленин? Так он же умер!..
– Умер и попал в посмертие, как и все, – пожалуй, с некоторым облегчением подтвердила завканц. – А теперь он умирает опять. Но забрать его душу и передать дальше в силу определенных причин сейчас могу только я. Поэтому я хочу попросить вас подождать там еще немного – пока я не разберусь с Лениным…
Листок Реестра в планшете снова болезненно вспыхнул, и завканц, оставив софистику, перевела взгляд на Петрова. Тот кивнул. Едва ли он что-то осознавал. Для только что умершего человека все это звучало как бред.
Но когда завканц толкнула его назад, в безжизненно распластавшееся, укрытое туманом тело, его продолговатые темно-карие глаза расширились от изумления.
Потом он судорожно втянул воздух разбитыми губами – уже где-то там, в ростовской степи, в изодранной гимнастерке и с глубокой раной на голове – и, вновь ощутив боль, потерял сознание.
Завканц отвернулась, стянула брезентовую рукавицу, прижала печать на перстне к пульсирующей красной строке и шагнула в туман.
Глава 2
02.07.1942
с. Маньково-Калитвенское Ростовской области РСФСР СМ
Л.А. Штайнберг
Листок Реестра в планшете был заляпан бурыми пятнами, а рукавицы, кажется, потерялись где-то между мирами. Снова очутившаяся в ростовских степях завканц, шатаясь от усталости, обошла полупрозрачного деревенского фельдшера и склонилась над его пациентом. Петрова отвезли в госпиталь, бережно замотали пробитую голову, кажется, делали еще что-то, словно не веря в неизбежную смерть – но помочь ему было невозможно.
Разбираясь с Лениным, Лидия Адамовна то и дело посматривала в планшет – строка в Реестре не сходила с ума, не горела, а только мерцала, тихо и деликатно. Кажется, за эти четыре часа Петров ни разу не пришел в себя. И все же завканц успела раз сорок проклясть тот час, когда поддалась панике и отправила его обратно в тело. Подумаешь, Ленина пожалела! Да знай она заранее, с каким трудом придется вытаскивать вождя мирового пролетариата из искалеченного, но все еще цепляющегося за жизнь трупа, и как тяжело (во всех смыслах этого слова) будет тащить его дальше, она бы спокойно проводила Петрова и пошла бы за Лениным.
Медленно. Не торопясь. С перерывами на обед.
В конце концов, она много раз докладывала высшему руководству о проблемах со свежими кадрами и…
– ..сделали все, что могли, – устало произнес фельдшер. – Поймите, ему бы и в Склифософского не…
Завканц сбросила с себя оцепенение. Последнее, в чем она нуждалась, так это в том, чтобы умирающего писателя – да, по пути она вспомнила, что Петров писатель и журналист! – переправили в какую-нибудь больницу и там, чего доброго, спасли. Тогда ее точно вышвырнут с работы и отправят под трибунал за умышленное вмешательство в естественный ход истории.
Завканц помнила, что именно так закончил ее предшественник. Тогда, в 1916-м, Лидия Адамовна возглавляла Третий отдел Минсмерти, была постоянно занята и не слишком вникала в эту историю. Запомнилось только, что бедолага все равно долго не прожил:
