Дохлый таксидермист - Мария Самтенко
Если в мирное время необходимость провожать высоких персон лично порой позволяла отвлечься от бумажной работы, то в военное не вызывала ничего, кроме глухого раздражения. Особенно сейчас, после тягостной смены, когда Лидия Адамовна мечтала только о том, чтобы лечь спать.
Проблема была в том, что завканц уже неделю не могла вспомнить, куда засунула график дежурства по «красным строчкам». Сотрудников с высоким допуском было несколько и в главном управлении, и в отделах, поди упомни все фамилии! И уж тем более завканц не держала в голове, кто сегодня дежурит. Ей было проще заняться «красной строчкой» самой – ну, или дождаться зама, уж он-то держал все графики под рукой.
Но зам, конечно, не появился – в последнее время у него выработалась «чудесная» привычка опаздывать. Завканц подозревала, что Иван Борисович не торопится принимать пост как раз в расчете на то, что она наловит вот таких срочных вызовов и умчится на внеурочное сопровождение, а горе-заместитель спокойно посидит в кабинете и разгребет бумажный завал. Надежды зама сбывались еженедельно, а Лидия Адамовна никак не могла собраться с силами и прекратить этот беспредел – военное время не располагало к междоусобицам. Особенно с этим человеком – пробовали уже.
Подумать только, еще в январе у Лидии Штайнберг было целых три заместителя! В феврале один ушел по семейным обстоятельствам, и не успела завканц заткнуть кадровую дыру, как второй зам не выдержал напряжения и угодил в больницу с нервным срывом. Лидия Адамовна искала замену уже два месяца, но никто из кандидатов катастрофически не тянул, так что лето завканц проводила вдвоем с Иваном Борисовичем.
Красные буквы чуть заметно мерцали на желтоватой бумаге – торопили. Запись всплывала в Реестре с началом агонии, когда душа уже готовилась расстаться с телом, а смерть приходила с рукой невидимого и неслышимого чиновника из Министерства. Если завканц задержится, умирающий будет мучиться дольше, а Лидия Адамовна вовсе не собиралась брать на себя ответственность за чужую боль. Пилить зама за бесконечные опоздания гораздо приятней, чем отчитываться на Дисциплинарном комитете.
Вздохнув, Лидия Адамовна сунула под ремень гимнастерки брезентовые рукавицы и коснулась листа Реестра перстнем с печатью Минсмерти.
Сегодня, решила завканц, она все же закроет вызов, а завтра разберет документы и найдет злополучный график, а еще займется подбором людей на вакантные места.
Прикрыв глаза, она шагнула вперед – вперед и в никуда, потому что кабинет тут же заволокло серовато-желтым туманом.
Спустя миг Лидия Адамовна уже брела по прожаренной до светло-коричневого ростовской степи, и, щурясь от солнца, перечитывала запись в листке Реестре. Завканц не принадлежала этому миру и не смогла бы прикоснуться к тому, кто не предназначен смерти, но мертвых и умирающих в Советах хватало, и ей не хотелось ходить туда-сюда с чужими умершими.
Красная строчка чуть заметно пульсировала, подгоняла.
Имя? Евгений Петрович Катаев (Петров).
Вот так, со скобками, в Реестре всплывали псевдонимы. Фамилия казалась смутно знакомой. Военный? Политик? Писатель? Запись о том, чем именно умирающий заслужил красную строчку, в Реестр не вносилась. А зря – Лидия Адамовна уже попадала впросак с парочкой советских чиновников.
Возраст? Тридцать девять или сорок, прикинула завканц.
Причина смерти?
Причина смерти валялась обломками небольшого американского самолетика, «Дугласа». Авиакатастрофа, почетное третье место в личном рейтинге нелюбимых смертей завканц. Лидия Адамовна терпеть не могла вытаскивать души из искалеченных до потери человеческого облика тел. Но тут, конечно, не было этих ужасных кровавых лепешек – вокруг стонали и тихо ругались на русском матерном выжившие, и лишь два-три тела лежали в траве неподвижно.
Завканц всмотрелась в них – уже мертвые. Этих несчастных забрал кто-то из коллег, а ее «красная строчка», по-видимому, решила чуть задержаться. Как будто специально.
В Реестр, конечно, никаких «авиакатастроф» не вносилось. В графе «причина смерти» почти сиротливо мерцали кровавым «пролом височной кости», а в «прочее» – с десяток ссадин и синяков. Легкая, быстрая смерть.
– Вот, пейте, сейчас…
Завканц повернулась на голос. Умирающий лежал в высокой сухой траве, и какой-то военный поил его из мятой железной кружки. Вода бежала по подбородку, смывая сочащуюся изо рта струйку темной крови – у того, живого, тряслись руки.
Посеревшее лицо умирающего было спокойно. Разбитые губы, глубокая рана на виске, заострившийся нос, прерывистое дыхание – и все же завканц не верилось, что он и вправду разбился на самолете. Ни переломов, ни ран, кроме той, на виске – он лежал как будто в чужих декорациях, и Лидия Адамовна нарочито медленно натягивала брезентовые рукавицы, чтобы дать ему несколько лишних секунд глотнуть немного воды перед тем, как покинуть этот мир навсегда. В такие моменты она, как правило, не спешила. Пусть пьет.
Когда кружка опустела, завканц схватила умирающего за запястье и потянула в серо-желтый туман. Чужая душа поддалась легко, словно даже и не особо цеплялась за жизнь. Тело на земле дернулось и затихло.
Лидия Адамовна шагнула назад, и душа Петрова снова обрела плоть. Завканц разглядывала его с легким раздражением – взъерошенного, в грязной гимнастерке и с полевой сумкой через плечо. И, конечно, с потерянным, ошарашенным взглядом, куда же без этого. Все умирающие смотрели так, и этот не стал исключением.
Ну что ж, по крайней мере, он не пытался сбежать и вернуться в свой труп, не кидался на завканц с кулаками и не падал перед ней на колени. Просто стоял и приходил в себя, постепенно осознавая произошедшее.
– Я умер или рехнулся? – пробормотал наконец Петров, обхватив голову руками.
– Все в порядке, вы умерли, – сухо сказала завканц. – Пойдемте, у нас регламент. Давайте руку.
Умерший аккуратно взял ее за брезентовую рукавицу и растерянно улыбнулся:
– Это так странно. Скажите, а если…
– Привыкните, – одернула его завканц. В ее обязанности не входило консультировать умерших по вопросам посмертия. Хотя она и понимала его любопытство. – Ну, пойдемте.
Лидия Адамовна перехватила умершего за локоть и заглянула в планшет: когда провожаешь человек сорок одновременно, волей-неволей появится привычка перепроверять Реестр по десять раз.
Заглянула – и схватилась за голову.
На желтоватом листе Реестра горела, нет, полыхала вторая фамилия.
– Да сколько же можно, – пробормотала завканц, отпуская руку Петрова.
