Алексей Щербаков - Журналисты не отдыхают
Дальше мы заговорили о литературе. Светлана интересовалась поэзией. А в эту эпоху поэты популярны, так что «скажи мне, какого поэта ты читаешь — и я скажу, кто ты».
Я спросил:
— А вот я слыхал, что в России есть такая поэтесса Анна Ахматова…
— Буржуазная стерва. Не зря ведь от неё муж, Николай Гумилев, в Африку сбежал.
Как оказалось, литературные пристрастия у Светланы были своеобразные. Она любила Гумилева, но так же ценила футуристов, особенно Маяковского и Василия Каменского. Про второго, я честно говоря, и не слыхал. А вот Светлана к последнему относилась куда с большим восторгом, чем к хорошо известному мне Маяковскому.
— Он ведь не только поэт. Он авиатор! Сейчас-то уже много летчиков, но он был одним из первых.
Тут меня пробило. Ну, захотелось выпендриться перед девушкой. Если уж мне не перепеть Высоцкого, то можно пересказать Роберта Рождественского. Я был воспитан при СССР и советскую поэзию люблю.
Были воздухоплаватели.Шик и почет.Как шкатулки из платины —Наперечет.Гордецы. КомандорыЗастольных шумих.Суеверны, как вдовы.Красивы, как миф.Кавалеры, гусары.Знатоки мишуры.Непременно усаты.Абсолютно храбры.Кожей курток похрустывая,Шли навстречу громам.Словно в ложе прокрустово,Влезали в «Фарман».И летали, касатики!И кричали, паря.Были выше Искакия.Были выше царя!Уговоров не слушались,И, познав круговерть,Обрывались и рушилисьНа Российскую твердьУходили до срокаБез чумы, без войны.Чаще в землю намного,Чем в большие чины.[13]
— Здорово! Типичный футуризм. Это ты написал?
Отступать уже было некуда и я взял авторство на себя.
— Только ты как-то из отдаления смотришь. Будто это не ты видел. Впрочем, ты ведь из Америки.
За таким вот высоко-духовным разговором мы сошли с трамвая и оказались на улице, которая в моё время носило имя мятежника Рылеева. Сейчас она называлась Пантелеймоновской.
— А ты где живешь? — Спросила меня Светлана.
— В гостинице, названия не знаю, но она на Загородном проспекте.
— Ты что, купец-миллионщик, чтобы в гостинице жить?
— Так я первый день в Петрограде, куда мне ещё?
— Ладно, тут я могу тебе помочь. У меня одна подруга из курсов с квартиры съехала, хозяйка сейчас её сдает. Посиди вот в трактире, попей чаю, я скоро вернусь. А то моя хозяйка, старая дева, требует, чтобы у меня в гостях не было мужчин.
Я успел выпить чашку чая, когда нарисовалась Светлана. Честно говоря, я её сразу и не узнал. Теперь это была интеллигентная девушка в строгом английском костюме и какой-то навороченной шляпке. Что самое интересное, на ней были очки.
— Ты что плохо видишь?
— Да нет, для создания образа.
— Понятно. В Америке это называется «имидж».
Двинулись на трамвай и в итоге круг моего путешествия по Питеру почти замкнулся. Мы оказались на улице Достоевского. К моему удивлению, она и сейчас носила это название.[14] Вот тут-то я знал каждый дом.
Встретила нас дама бальзаковского возраста, которая отнеслась ко мне очень доброжелательно. За комнату запросила 17 рублей в месяц «при прислуге». То есть, хозяйская горничная у меня будет убирать и должна была подавать чай. Можно было договориться и об обедах, но я от этого отказался, потому что жизнь мне явно предстояла бурная — и возвращаться на обед у меня времени не было.
Я сперва несколько ошалел от такого сервиса, но потом прикинул. Это в моем времени у каждого имеется газовая или электрическая плита и микроволновка. А вот в этом времени как заварить чаек? Надо, по минимуму, разжечь самовар. Я уж не говорю, если захочется покушать. Тогда вообще печку надо разжигать. А для этого нужно что-то горящее. Типа дров. То есть, об этом должна голова болеть.[15] Так что я ещё дешево отделался. Самое ценное — в доме имелось электричество. Правда, как оказалось, освещение сводилось к одинокой лампочке ватт в 40, горящей красноватым светом. Но вообще-то во многих домах даже в центре было газовое освещение.
В общем, с хатой разобрались. Но тут я озадачил свою подругу вопросом — а где можно купить или взять напрокат печатную машинку? Повторять страдания книжных попаданцев, которые мучились от писания пером, я не собирался. Вот почему ни один из них, оказавшийся во времена Сталина, не попросил подогнать ему печатную машинку? Это, конечно, не ноут, но и не перышком карябать.
Как выяснилось, машинки давались напрокат по вполне божеской цене. Я взял «Ремингтон», знакомый мне и по той жизни. Тяжелая, зараза, но ладно.
Простая классовая война
— Вот нам говорят, что нужна война до победного конца. А вот зачем вам война? — Я обратился к одному из рабочих.
— Вот тебе она нужна?
— Да на хрена мне она!
— Вот именно. Вам она не нужна. Она нужна только буржуям, которые на ней наживаются. Так что все поднимаемся против этой власти!
Я выступал на митинге на одном из заводов Выборгской стороны. Если уж вступил в анархисты, то надо это дело отбивать. Благо, я читал про методы Троцкого и Гитлера и говорить на публике умел.
Мы, анархисты, с красными не ссорились. Работяги отнюдь не поддерживали Временное правительство. Собственно, имелись две силы, которые были на Выборгской стороне популярны — анархисты и большевики. Остальные сюда даже не совались. Иногда я с большевиками сталкивался. Мы относились друг к другу как две спортивные команды на соревнованиях. Я это хорошо понимал. В молодости я занимался горными лыжами в спортивном обществе «Спартак». А при Советской власти были спартакиады, в которых участвовали все предприятия, которые числились в этом обществе. И каждому хотелось победить. У тамошних начальников были за это какие-то «пряники». Так что они делали? Нас, серьезных спортсменов, распихивали по командам их предприятий. Нам-то что? Лишний раз прокатиться и выяснить, кто круче. Так вот, с большевиками мы общались точно так же, как я со своими ребятами на этих соревнованиях. Каждому, понятно, хочется победить. Но ребята-то свои…
Вообще-то, когда мы с большевиками сталкивались, было весело. Рабочие явно смотрели на это как на бесплатный цирк. Но тут-то против меня большевики были слабоваты. Я участвовал во множестве дискуссий, как телевизионных, так и реальных. И отлично знал, как тут действовать. Главное — не доказать свою правоту, а обгадить оппонента. Но всё шло, в общем, в рамках мира и дружбы.
А я стал совсем уже не тот. Я отложил в сторону свой костюм и надел джинсы, которые тут воспринимались совершенно спокойно. Ну, штаны из дерюги, обычное дело. Кроме того, я надел свою пролетарскую кепку, а так же купил желтую кожаную куртку, которая тут называлась «шведской». В этом времени из штатских в кожанках ходили представители разных продвинутых технических профессий. Например, машинисты. Это не только и не столько «водители паровоза». На каждом заводе имелась паровая машина, которая приводила в движение станки. Станков, работающих от электромотора, я пока что здесь не видел. Вот машинисты эти паровики и обслуживали. Работа была денежной, так что я в своей кожанке выглядел как квалифицированный представитель рабочего класса.
В среде анархистов я уже получил кликуху «Американец».
Стоит рассказать и о других делах. Когда я припер в свою комнату печатную машинку, то тут же отправился за учебником грамматики. Прочитав его, я долго и грязно ругался матом. А потом проникся сочувствием к большевикам, которые, придя к власти, отменили старую орфографию. Нет ну, это же надо. В моё время особо глупые рекламщики ставили в конце слов дурацкий и совершенно никому ни на фиг ненужный «еръ». Но с этим-то знаком можно разобраться. Вбивай его в конце слов, заканчивающихся на согласную, и все дела. Но я обнаружил пятнадцать правил, которые усложняли правописание по сравнению с тем, которым я знал! А я, между прочим, стопроцентно грамотный. Я не из того быдла, которое не знает разницы между «не» и «ни». И не знает, где их писать вместе, а где раздельно.
Но вот тем не менее. Особая головная боль оказалась с буквой «ять». Она вообще не подчинялась никаким правилам. Где-то её, суку позорную, надо ставить, а где-то нет. Ну, что ж, разобрались и с этим. Питерские журналисты и не с тем разбираются.
Так что я стал писать статейки в «Петербургский листок», что приносило мне некоторый доход. Благо там я тоже проходил как американец, а иностранцев в России отчего-то любят.
Да, Светлана стала моей любовницей. Не сразу, не те времена, но тем не менее.
А ещё я наведался на Комендантский ипподром. Дело-то в чем? Хотелось немного подучиться в таком деле как езда на коне. Я, в общем, умел ездить верхом. Был у меня друг, который держал лошадей. Он зарабатывал тем, что предлагал их гражданам для проката. Но на самом-то деле он был вроде Невзорова, двинутый лошадник. Так что друзей он всегда приглашал покататься. В общем, я в седле более-менее сидеть умею. Но хотелось большего. Ведь по легенде, я из Техаса. То есть, ковбой. На самом-то деле и в этом времени не все техасцы были наездниками. Рабочие-нефтяники, возможно, вообще к лошадям не приближались. Но вот ты объясни это людям, воспитанным на Карле Мае.[16]
