Государь - Алексей Иванович Кулаков
— Может, исповедать кого?
На несколько мгновений задумавшись над предположением дружка, царевич едва не вступил в свежую кучку конских каштанов, к которой уже спешил с метелкой и совком мелкий дворцовый служка.
— Сразу десятком попов?!? Пф, не смеши меня!
Как четырнадцатилетний любитель тайн не поспешал, но под светом солнца никого догнать так и не смог: зато успел почти к самому началу уже идущего действа. Осторожно спустившись в липкий сумрак пыточных подвалов, уверенно миновав несколько окованных железными полосами дверей и узких переходов, царевич наконец-то услышал старшего брата:
— … по указу, все прошения о казнях различных в отношении лекарок, травниц и всяких там знахарок должно разбирать государю Московскому, либо главе аптекарского приказа.
Остановившись в густой тени и небрежно-благожелательно кивнув на почтительный поклон знакомого ката (тут же повторно утрудившего спину и ради сына-наследника главы Сыскного приказа), Федор повернулся к братцу. Которому никакие тени не помешали загодя почуять родную кровь, обернуться и неприветливо поинтересоваться:
— Ты зачем здесь⁈
Едва ли не вперед слов прилетела теплая эмоция-образ неодобрительной заботы о младшеньком. Мол, нечего тебе делать в этой обители страха и боли! Пожав плечами, царевич сначала толкнул обратно чувство признательности с нотками упрямого любопытства, и уже вслух уточнил:
— Посмотреть.
Покосившись на то и дело крестящихся монахов, чьи рясы в неровном пламени факелов и ярких масляных светильников казались провалами в темноту, статный семнадцатилетний парень огладил навершие своей трости и проворчал:
— Нашел же место и время…
Откинувшись на спинку резного стульца, смотревшегося чем-то откровенно чужеродным среди грубых массивных лавок, бочек с водой и жаровен с томящимся в них пыточным железом, братец Иван неуловимо переменился. Разом превратившись в Иоанна Ионновича, негромко провозгласившего:
— По слову и поручению брата моего, государя Московского, в день двадцатый июня сего года, должно мне разбирать дела людишек, подсудных по принадлежности своей Аптекарскому приказу.
Часть монасей и послушников облегченно вздохнула: иноки Чудовой обители уже успели просветить гостей из дальних епархий о том, что между целительницей Дивеевой и архипастырем Филиппом пробежал целый выводок матерых черных кошек. И посему вполне могло так случиться, что во время разбирательства какого-нибудь чернеца могли ненароком примерить к дыбе. Или предложить отдохнуть с дороги на станке с воротками для вытяжки жил: исключительно за-ради уточнения нескольких мелких подробностей, крайне важных для вынесения справедливого приговора!.. Совсем другое дело царевич Иоанн: у всех на слуху был и его крутой нрав, и недавний богатый денежный вклад в дело устроения Духовной академии в некогда стольном граде Владимире. Такой не станет попусту милосердничать и выгораживать волховок и чертознаек — так что суд обещался быть скорым и справедливым.
— Кто там первый, давайте его на правеж.
Поправлять царевича не рискнули, просто представив пред его очи предполагаемую ведьму. Окинув беглым взглядом ее согнутую фигуру в измызганной власяннице[35], которой до состояния лохмотьев оставалось всего ничего, средний сын Великого государя всея Руси бросил в сторону короткое:
— Оглашай.
Местный писарь за столиком, покрытым подозрительными пятнами и потеками воска, с готовностью подхватил узловатыми пальцами лист крепкой конопляной бамаги:
— Вдовица Акулинка, девятнадцати лет, бездетная: взята по доносу старосты села Боровское, что в Пусторжевском уезде. Обвиняется в наведении порчи на жителей сего села, отвращении их душ от истинной веры, и окаянном душегубстве! А именно: гаданиях на воде и огне, насылании разных болестей на скотину, и сведении в могилу своим черным волховством добрых христианок Фёклу и Марию.
Еще раз оглядев обвиняемую, царевич равнодушно поинтересовался:
— Признаешь вины свои?
Боязливо приподняв голову и глядя в ноги судье, женщина осторожно помотала головой, явно опасаясь злить придерживающего ее за ворот власяницы рослого служителя Тимофеевской башни.
— Огласи Символ Веры.
Запинаясь и сбиваясь, но тут же начиная заново, вдовица подтвердила, что она примерная христианка.
— Гаданиями занималась?
Попытавшись пасть на колени, женщина только зависла в воздухе, без труда удерживаемая катом.
— Так ведь…
Не сразу, но все же поняв причину молчания обвиняемой, дознаватель тихо подсказал ей правильное обращение к судие царской крови:
— Так ведь на Святки все девки гадают, на суженого-ряженого… Вот и я, с подружками… А как мужней стала, так более никогда-никогда, царевич-батюшка!!!
Едва заметно поморщившись, что тут же было истолковано служителями веры как добрый знак, Иоанн Иоаннович поинтересовался:
— Болезни и порчу насылала? Волховством занималась?
Опять дернувшись в попытке упасть на чисто выметенный и выстланный брусчаткой пол, начинающая деревенская знахарка честно призналась:
— Не умею, царевич-батюшка.
Проигнорировав едва заметный смешок брата, судья перешел к последней, и самой тяжелой части обвинения:
— Как сжила со свету своих сельчанок?
Уже поднабравшаяся опыта Акулина посягать на чистоту пола не стала, и твердо… Насколько ей позволял подрагивающий голос, объяснилась:
— … Марья простыла сильно, а с утра на речку пошла, стираться. Я ей от жара в грудях дала травок, но она все одно преставилась через седьмицу…
Затем прозвучала история о бедняжке Фёкле, которая не захотела рожать от нелюбимого мужа и пришла к давней подружке за помощью — а та по незнанию своему и присоветовать ничего не смогла толкового!.. Так что ушла она ни с чем, но люди-то все видели; так что когда спустя время молодая жена старшего сына старосты в одну ночь истекла кровями до смерти, виновницу долго искать не стали. Собственно, вообще не искали, сразу же вломившись к знахарке с дубьем, и вытащив за волосья… Далее повествование резко оборвалось — по причине ката, легонько встряхнувшего чрезмерно разболтавшуюся грешницу. Ибо справедливому, но увы, не очень терпеливому судье попросту надоело слушать торопливо-многословное тарахтенье вдовицы: что нужно, он узнал еще на первых словах вспыхнувшей надеждой женщины.
— Били?
Акулина весьма красноречиво поежилась, охватив себя руками за плечи.
— В монастыре тоже?
И опять ее молчание было выразительнее иных слов. Тяжело поглядев на монаха, представляющего интересы Никольской обители и отца-настоятеля оной, Иоанн Иоаннович недовольно поинтересовался:
— Ну и зачем вы ее в Москву притащили? Дело мог разобрать любой дьяк Разбойного приказа. Что же до гаданий при свечах на Святки, то любой поп за
