Государь - Алексей Иванович Кулаков
— Мне вот только смертей там не хватало…
Успокаиваясь, царевич сдвинулся на несколько шагов, положил трубу на поперечину кованой ограды и медленно повел окуляром влево-вправо, вновь наполняясь удовольствием от зримого. Ибо любо-дорого было наблюдать, как слаженно копошились на месте бывших Поганых прудов землекопы!.. Трудолюбиво вычищая, углубляя и засыпая песком пополам с гравием дно, пока другие трудники спрямляли и выкладывали тесаным камнем линию берега теперь уже единого и большого Чистого пруда. Скоро он окончательно примет форму ровного прямоугольника, обрамленного скамьями и прогулочными дорожками из розовой брусчатки — а там и кусты высадят, и карпов с сазанами запустят в вернувшуюся воду… К слову о ней: коснулись изменения и спокойной до времени Москва-реки. Ибо и ее берега все больше выравнивались и облекались в гранитные набережные, а ленивые волны рассекали ледоломы мощных опор сразу трех широченных Ивановых мостов. Центральный, он же «Великий», был назван в честь деда и полного тезки нынешнего Великого государя, царя и Великого князя Ивана Васильевича всеа Руссии. По правую сторону от Кремля строили «Грозного», названного понятно в честь кого; последний же заметно отставал от первых двух — как, впрочем и полагалось «Меньшому». Ибо все москвичи еще до закладки первого камня знали, что его посвятят царевичу Ивану Ивановичу, победителю поганых крымчаков при Ахуже.
— Федь, вон там, похоже, церкву валят?
Ближник младшего из царских сыновей, Максимка Скуратов-Бельский (за мытарства свои от различных детских болячек имевший прозвище Горяин), без всякой дорогой оптики углядел кое-что интересное — и тут же указал дружку.
— Где⁉
Повернувшись спиной к прежним видам, царевич навелся вдоль указующей руки, немного порыскал трубой и неопределенно хмыкнул при виде суеты плотников. Как раз сдергивающих со старенькой деревянной церквушки, стоящей на перекрестке двух готовящихся к расширению и переустройству улочек, откровенно ветхий купол со снятым загодя крестом. Да, скуднел Третий Рим на такие вот невеликие часовенки и храмы, скуднел! Но недовольства это не вызывало: во-первых, все понимали необходимость перемен — хотя, конечно, практически домашние храмы, в которые москвичи ходили на службы целыми поколениями, все равно было жалко. Во-вторых, государь Московский, благословенный Димитрий Иоаннович, в честь своего чудесного выздоровления прилюдно дал обет отстроить на Москве храм в честь Богородицы небесной и всех Матерей земных — размерами и красотой вровень с собором Святой Софии в Константинополе! За-ради такого не жаль было и претерпеть неминуемые неудобства: да и, по чести говоря, малых церквей в первопрестольной уже был некоторый переизбыток. Что говорить, если даже из Кремля переносили на новые места четыре из пяти монастырей, оставляя на месте только Чудову обитель, как исконную вотчину митрополитов Московских и всея Руси? Более того, понемногу готовились разбирать и Теремной дворец с прочими постройками Большого двора, дабы высвободить место для возведения новой резиденции Дома Рюрика и разных придворных служб. Сам же Иоанн Васильевич намеревался ближе к следующей весне перебраться на несколько лет в Коломну, где для него внутри стен коломенского Кремля (младшего брата московского, к слову) загодя отстроили весьма уютные палаты из светло-желтого кирпича. Ну и понятное дело, вслед за повелителем готовились к вынужденному переезду и все остальные: то есть царские ближники, Дума боярская с Приказами, и прочие набольшие люди Русского царства. Уже сейчас крупный город на Оке мало чем отличался от Москвы по шуму и обилию плотницких артелей: тихие прежде улицы быстро перестраивались и спрямлялись, как грибы после теплого дождичка росли временные деревянные терема в два-три поверха, спешно подновлялись уже имеющиеся боярские и княжеские усадьбы. Тороватые купцы загодя расширяли старые и ставили новые постоялые дворы с едальнями, устраивали крепкие лабазы и копали вместительные погреба — а уж какую свару устроили старшины плотничьих артелей за казенный подряд на возведение теплых казарм для приказных дьячков!!! Воистину, перемены и новые порядки проникали всюду и во всех, зарождаясь в царской Семье, и словно волны расходясь по просторам необъятного Русского Царства. Взять хотя бы тех же зодчих, что порой словно бешеные тараканы бегали по своим участкам работы: их ученики, переняв у наставников непростое искусство, со временем разъедутся по главным городам всех уездов страны— и уже там, с новыми знаниями и молодым напором, примутся воплощать в реальность свои части единого Великого каменного устроения Руси…
— Федя, глянь.
Оторвавшись от разглядывания явного спора сразу четырех персидских розмыслов, сошедшихся тесным кружком в самом начале будущей Иранской улицы, уже начерно распланированной близ открывшегося недавно Восточного торгового двора, темноволосый отрок потер слегка уставшие синие глаза. После чего перехватил зрительную трубу поудобнее, и осведомился:
— На что?
— Да вон…
— Где? О, Ваньша?.. Хм, да еще и с монахами?
Как в каждом правиле обязательно есть исключения, так и в Москве были места, абсолютно свободные от пристрастного внимания розмыслов Каменного приказа. Не так, чтобы прям уж нарочно это получалось, просто усердие опытных мастеров-ремесленников и каменотесов постоянно требовалось на разных важных стройках. А те самые заповедные места, вроде Тимофеевской башни Кремля, оставляли на потом — тем более что ее обитатели не сильно-то и возражали. Хотя довольно важная воротная башня, связывающая крепость с Великим посадом и Китай-городом, уже лет пять нуждалась в небольшом ремонте, да и украшательство тоже не было бы для нее лишним!.. Впрочем, обитающие в заповедном местечке царские дознаватели уже давно привыкли к некоторой предвзятости москвичей, и на такое пренебрежение царскими застенками не обижались. Они вообще были людьми очень понимающими, несуетливыми и готовыми ждать столько, сколько необходимо. Тем удивительнее было Федору узреть собственного брата Ивана с привычной тройкой постельничих сторожей — которые сопровождали, а может даже и конвоировали сразу десяток монахов и послушников именно в ту самую «страшную» башню, про которую среди суеверного люда ходили разные дурацкие небылицы.
— Никак, повели честных отцов освящать подземелья Тимофеевки?
— Думаешь?
Коренастый и короткошеий Горяин молча пожал плечами, расписываясь тем самым в полном своем неведении. Приступ острого любопытства, свойственного всем творческим натурам, моментально завладел почти взрослым (через год совершенноление будет!) царевичем: да так сильно, что он тут же сложил-перебросил подзорную трубу хранителю сего ценного инструмента, и начал спускаться с колокольни, порой перепрыгивая зараз по две-три ступеньки. Не просто так, конечно, а намереваясь присоединиться к братцу в его непонятных пока трудах — какими бы они там не были. Увидеть Ваню возле застенков само по себе было делом редким:
