Государь - Алексей Иванович Кулаков
— Передай отцу-настоятелю мою благодарность за усердие в окормлении люда православного, и небольшой вклад.
Сутулящийся монах с глазами опытного исповедника лишь молча поклонился, и тут же сдвинулся поближе к одному из постельничих стражей, вытягивающему из поясной сумки-планшетки новенький «орленый» лист бумаги, с уже отпечатанным и даже подписанным личной тугрой Иоанна Иоанновича текстом записки-поручения в Приказ Большой казны. Бесцеремонно спихнув писца с его трехного табурета, дворцовый страж на удивление ловко начал выводить в одной из пустующих строчек «дозволение взять товару разного на десять рублев» — отчего взгляд инока стал чуточку ласковее и довольней…
Меж тем, каты притянули на правеж еще одну вдовицу-знахарку, по жадности подрядившуюся сварить любовное зелье. Чистосердечно признавшись и покаявшись (правда, это выглядело как словесный понос), обвиняемая отправилась на все те же Старицкие каменоломни. Для махания кайлом и пешней она подходила мало, но ведь каторжникам надо стряпать еду, чинить порванную одежку… Ну и лечить: чтобы срезать мозоли и мазать готовой мазью язвы от кандалов, особых умений не надобно.
— Исаакий сын Егорьев, двадцати осьми лет, бездетен: схвачен и закован в колодки приказом воеводы города Балахна, будучи уличен им в наведении порчи, ядоварении, кудесничании и волховании презлейшем, чтении еретических книг и окаянном душегубстве! На покаянии в Покровском монастыре показал себя закосневшим в грехе…
Слушая внушительный перечень обвинений, царевич с первым за весь суд удивлением разглядывал рослого и кряжистого горбуна, которому помимо увесистой колодки для шеи и рук добавили еще и крепкие ножные кандалы.
— Нда. Требуху-то не сильно отбили?
Блеснув сквозь слипшиеся космы глазами… Вернее глазом, ибо правый основательно заплыл от недавнего удара, возможный еретик скромно промолчал.
— Огласи Символ Веры.
Кашлянув, он глухо отказался:
— Не можно мне.
— Что так? Гордость не позволяет, или Лукавому сие не понравится?
— Не…
Опять закашлявшись, кандальник покачнулся, попытавшись прижать нижний край дубовой колодки к отбитому нутру и ребрам, и тем хоть немного унять боль. Кое-как разогнулся, вздохнул… И опять зашелся в мучительном кашле. Многоопытный дознаватель за его спиной мотнул головой, указывая ученику-подручному на плавающий в бочке с водой малый ковшик: однако когда посудинку уже несли полной, ее внезапно отобрал младший царевич. И ведь не выплеснул, как мнилось многим, а зачем-то самолично напоил грешника пусть и не самой свежей, но всеж таки живительной влагой. Шепнув что-то старшему брату, Федор вернулся обратно на свое место: что же до Исаакия, то он, жадно выхлебав всю воду, осторожно кашлянул и непонятно чему удивился:
— Благодарствую…
— Так что там с Символом Веры? Неужели тебя корежит от одной мысли о молитве?
— Это нутро у меня… Слабовато ныне.
Монахи затихли, затем дружно перекрестились и вытянули шеи, впериваясь глазами в самого настоящего чертозная; и лишь каты сохраняли спокойствие, потому что застенки Тимофеевской башни слышали и не такое. Да и видели тоже… Всякое.
— Болезнь молитве не помеха. Если же запамятовал Символ Веры, то честные отцы тебе подскажут верные слова.
— Так… Не крещен я, царевич-батюшка.
Среди служителей веры прошел тихий шепоток, а доставившие явного еретика монах и жилистый послушник выступили вперед и вразнобой заявили:
— То лжа, царевич-батюшка!
— Нарочно себя оговаривает!
После чего послушник отступил на полшага, а чернец наложил на себя крестное знамение и добавил чуть больше подробностей о Нижегородской епархии, где меж прочих стояла и его обитель:
— В нашей епархии последнего язычника извели еще при достославном предке твоем Иоанне Данииловиче, прозваном Калитой!..
Явно заинтересовавшийся царевич лишь молча перевел взор на косматого детину, поощряя того говорить.
— Сам я с-под города Одоева… Кхе-кха. В год, когда народился, крымчаки большой набег на тульские земли устроили и все пожгли: тятя покойный сказывал, что тогда все кто смог от людоловов уберечься, до осени в лесу жили. К первым заморозкам вернулись обратно на пепелище деревеньки, землянки отрыли… Когда я третью свою зиму пережил, к нам заехал поп из Рождество-Борогодицкого Анастасова мужского монастыря: водой на всех побрызгал, что-то побормотал немного, имена огласил по своему разумению, да и был таков. Разве ж это крещение? Никакой я не Исаак, меня тятя и матушка Жданом назвали…
Возмущенный ропот церковников утих, едва начавшись, когда защитник веры православной Иоанн Иоаннович с нехорошей улыбкой полюбопытствовал:
— Что же ты потом, войдя в должный возраст, не крестился должным образом, как и подобает доброму христианину?
Горбун хотел было пожать плечами, да опять закашлял-заперхал.
— Кхе-кх… Отцу бортничать помогал, да с дерева сверзился и спину изломал; лежал долго, после ходить наново учился. Как на ноги крепко встал, к нам в деревню лихоманка заглянула… Все, кто выжил, в Анастасов монастырь подались, кабальными холопями. Там подошел к отцу-келарю, попросил… Думал, вновь здоровым стану, как прежде бегать начну. А тот меня расспросил и сказал, что дважды не крестят, и чтобы более не смел я роптать на промысел бога…
Монах Покровской обители не выдержал и прошипел:
— Пес шелудивый!
Мельком поглядев на обличителя в рясе, царевич Иоанн решил, что сказанного вполне достаточно, и перешел к следующей вине:
— Каким волховством занимался?
— Когда мы с дядькой с монастыря ушли, то вскорости прибились к плотницкой артели, которая помимо всего людям еще и колодцы копала. Вот, меня там люди добрые и научили, как верные места с водой выискивать.
— То не волховство, а вполне обычное дело: царские рудознатцы похожей ухваткой ищут разное-полезное в земле. Я же спрашиваю про кудесничество поганое!
Явно растерявшись, колодник захлопал целым глазом, не понимая, что от него требуют — и опасливо поглядывая на жаровню, в которой томился раскаленный железный прут. Судья тем временем недовольно уточнил у монаха из Нижегородской епархии:
— Так вы что, простое хождение с лозой к волховству приравняли?
— Да, царевич-батюшка! Ибо умение это есть диавольское!!!
Вздохнув, Иоанн Иоаннович потер рукой в перчатке сначала переносицу, а затем и колено — хотя последнее
