Кодекс врача - Алексей Викторович Вязовский
Ох, дорогой мой Антон Павлович! Да я бы с радостью, причем совершенно даром, но… Ни стрептоцид, ни грядущий пенициллин проблему туберкулеза не решат никак. Микобактерия хитра и осторожна, чуть что – инкапсулируется, и ее даже кислота не берет в таком состоянии, а на антибиотики она и вовсе реагирует не очень. Нет у меня ни рифампицина, ни даже стрептомицина в планах. Не знаю я, как их делают и из чего. Может, после нас кто поумнее найдется. Но встретиться надо. И я отложил письмо в сторону, намереваясь ответить в ближайшее время.
– На вызов, Евгений Александрович! – закричал с улицы в открытое окно мой фельдшер.
Я слышал звонок бригады, но как-то пропустил мимо ушей.
– Далеко хоть?
– Петровский бульвар, дом Хатунцевой.
– Сейчас поедем.
Не далеко и не близко, в районе Сретенской полицейской части. Километра три. На лошадке минут за пятнадцать-двадцать доедем.
Сретенка и прилегающие районы сейчас – ни разу не фешенебельные: ночлежки, дешевые номера, бордели, от буквально копеечных до неимоверно дорогих. Наши клиенты, короче. На втором месте после Хитровки, пожалуй. Ездим часто.
Приехали. Даже снаружи дорого-богато. Городовой стоит неподалеку, бдит. А как же, бордель не из дешевых, нищие студенты в такие не ходят. За такой красивой дверью рублей по пять за визит берут, а то и больше. И публика соответствующая.
Открыл швейцар, который здесь и за вышибалу, наверное. Поменьше моего чухонца, но не очень.
– Прошу, – пробасил он и распахнул дверь пошире.
Внутри тихо и спокойно, никаких полуголых девиц и пьяных компаний. Нет, что бордель, сразу понятно: и шторы бархатные красные, и шнуры на них золотые, и лепнина с позолотой, и картинки фривольные на стенах. А главное – запах какой-то специфический.
Впрочем, раздумывать о природе бордельного аромата мне не дали: выскочила умеренно встревоженная дама лет сорока пяти, в закрытом синем шелковом платье и с единственной ниткой жемчуга на шее. Что примечательно, на пальцах ни колец, ни перстней.
– Прошу за мной, – без лишних прелюдий сказала она и, не оглядываясь, пошла по лестнице на второй этаж.
– Носилки брать? – спросил Урхо, явно чувствующий себя здесь не в своей тарелке, а потому постоянно озирающийся по сторонам.
– Зачем? Сейчас все узнаем.
Мы пошли за провожатой, которая уверенно открыла дверь по левой стороне. Ого, комната метров двадцать пять, не меньше. Кровать в стиле «сексодром», шелковое белье, зеркала во весь рост, тяжелые шторы на окнах, такие же, как и внизу.
Наш клиент лежал на кровати. Пожилой, точно за шестьдесят. Волосы седые, лысина была скрыта зачесанными с затылка прядями, сейчас несколько растрепанными. Из одежды – один носок на подвязке. Но пах слегка прикрыт простыней.
– И зачем нас вызывали? – поинтересовался я, оттянув верхнее веко и посмотрев на ожидаемо расширенный зрачок. – Он остывать скоро начнет.
– Так когда звонили, живой был, – ответила дама. – Девочка прибежала, говорит, в судорогах дергается.
– Он у вас кокаину вынюхал килограмм, наверное, – показал я на припудренные ноздри. – Вот сердце такой гонки и не выдержало. Или барышня его загоняла хлыстом.
Орудие БДСМ-забав лежало рядышком. Ценник тут, может, и вся двадцатка, такие фокусы стоят намного дороже, чем обычный перепихон. Я перевернул труп. Ага, спина исполосована. Какие тут затейники, однако…
– И что же теперь?
– Интересная вы, хозяйка. Первый раз, что ли? Таким делом занимаетесь, а вопросы задаете. Городовой у вас прикормленный, перед дверью торчит. Пусть вызывает своих, в морг отвезут, а там уже будут выяснять, кто он и откуда. Карманы ведь проверили уже? Есть документы?
– Девочку для опроса звать?
– В полиции займутся, – отмахнулся я.
Глава 23
Смерть до прибытия – один из самых козырных вызовов на скорой в будущем, потому что делать ничего не надо, а очередь прошла. Можно спокойно сесть и попить чайку. По старой памяти заехали в Сретенскую полицейскую часть, позвонил оттуда диспетчерам. Пользоваться телефоном в вертепе не захотел. А так – что напрасно подвижной состав гонять туда-назад без толку?
Оказалось, что не напрасно. В Алексеевскую слободу ехать надо, что-то с родильницей случилось. Ох, не люблю я эти акушерские штучки! Не лежит у меня к ним душа. Мне бы по старинке, как привык, полостные операции. Тут я в своей стихии. Как говорится, столько не выпить, чтобы не смог.
Вот я что в хирургии не люблю больше, чем акушерство, так это фигню с сосудами. Смогу, но не хочу. Когда после удаления основной ветви начинается кажущийся бесконечным гемор по мобилизации и выкручиванию мелких ветвей… Как вспомнишь, так и вздрогнешь. Да и нет даже завалящего гепарина, и исследовать систему свертываемости крови можно только во сне. Или в мечтах. Так что заниматься сейчас венами нижних конечностей просто не хочу. В ближайшие лет десять, или даже больше, ничего такого в нашей больнице не будет. Разве что кто из последователей решит этим заняться самостоятельно.
Алексеевская слобода – место жительства купчин средней руки, героев пьес Островского и книг Ивана Шмелева. Встречал нас приказчик – лет пятидесяти, среднего роста, с совершенно обычной внешностью, в полотняной поддевке и в сапогах в гармошку. На такого посмотришь – и забудешь сразу. Но не мельтешил, не лебезил. Поздоровался, причем кивком обычным, сказал: «Идите за мной».
Следующим этапом оказался хозяин. Внешне – родной брат приказчику, типаж совсем не тот, что в «Славянском базаре», куражась, мажут официантов горчицей. Он, может, в ресторане ни разу в жизни и не был. Впрочем, и от этого мы ничего не узнали. Махнул рукой, мол, у баб что-то там случилось. И нас повела на женскую половину дама, лица которой мы не видели, только сгорбленную спину. И лишь через пару проходных комнат мы узнали, зачем мы здесь.
– Грудница у невестки, – коротко сообщила ожидавшая нас пожилая женщина в темно-зеленом платье с неимоверно широкой юбкой и накинутой сверху цветастой шалью. – Криком кричит, охрипла уж совсем.
Родильница и не кричала уже, только стонала. Запах гноя крепко укоренился в воздухе. Чует мое сердце, сейчас вернемся на станцию, но уже с больной.
Я протер руки спиртом и послал фельдшера ставить термометр, измерять давление.
– Окна откройте, пожалуйста, – попросил я. – И показывайте, что тут у вас.
Да уж… Сама родильница соответствовала купеческим стандартам красоты на все сто. Самых худощавых из них потом выразительно изображал художник Кустодиев. Грудь у нее тоже была соответствующих размеров – натуральный доильный аппарат. После родов, вполне естественно, увеличилась. А так как воспалилась, то масштабы были совсем уж гигантскими. Тут
