Петр Заспа - Торпедой - пли!

— Идиот, — со злостью прошипел Долгов. — Быстрей вали отсюда!

Но Федоров его не слышал, да и сдаваться так просто не собирался. Тогда старпом свободной ногой наступил ему на пальцы, затем двинул в живот. Это сработало, и руки разжались. Освободившись, старпом покрутил головой в поисках убежища.

«Нужно подальше от правого борта, и во что-нибудь покрепче вцепиться, чтобы при взрыве не вылететь за борт, — лихорадочно соображая, старпом еще раз для верности двинул попытавшегося опять дотянуться до его ноги особиста. — Туда!»

Он подбежал к левому борту и двумя руками схватился за леерную стойку.

Время шло, но ничего не происходило. И у Долгова мелькнула мысль — может, в этой, новейшей, истории торпеда вообще проходит мимо?

Покачиваясь на непослушных ногах, поднялся Федоров. Размазывая кровь из разбитого носа, он злобно взглянул на старпома.

— От меня еще никто не уходил, — невнятно пробормотал он непослушными губами и двинулся к пожарному щиту на стене радиорубки.

Вцепившись в багор, он дернул изо всех сил на себя, но справиться с зажимом не смог. Тогда особист потянулся за выкрашенным в красный цвет топором. Взвесив его в руке, Федоров хищно ухмыльнулся и пошел на старпома.

И тут грянул взрыв. Долгова будто кувалда ударила под ноги, и он растянулся на палубе. Словно в замедленном кино, он увидел, как у борта танкера взмыл в воздух мощный столб огня, мгновенно превративший шлюпку, в которой только что сидел Рябинин, в тысячу щепок. Затем исполинским фонтаном на пятидесятиметровую высоту взлетели хранившиеся в танках тонны льняного масла и рухнули на палубу, как цунами, смывая за борт все, что было не закреплено. А еще старпом увидел, как от удара палубы подпрыгнул на почти трехметровую высоту особист и повалился, закатившись под прикрученную у борта скамью. Затем через старпома прокатилась волна масла, и он, задержав дыхание, думал только об одном — как удержаться на палубе и не оказаться за бортом вместе с перелетевшими через голову ящиками. Заревел сигнал тревоги, и по палубе загремели ноги команды. Протерев глаза от масла, Долгов увидел, что покидать торпедированный танкер никто не собирается. Из пожарного шланга мощным напором била вода, но огня нигде не было. Лучше любой пены пожар потушило масло. Наконец Долгова заметили и направили струю ему на ноги. В голове продолжало звенеть, будто он попал на лесопилку. Пошатываясь, старпом подошел к столпившимся неподалеку матросам. Они стояли кругом, и Долгов заглянул внутрь этого круга. Там, под ногами матросов, катался по палубе, завывая и тараща безумные глаза, особист Федоров. Он, срывая ногти, скреб палубу, оставляя на ней кровавые полосы. И кричал, кричал, кричал! И это был даже не крик, а жуткий вопль тяжело раненного, потерявшего разум животного, от которого стынет в жилах кровь. Особист бился головой о палубу и молотил кулаками по ногам стоящих кругом моряков. Невозможно было поверить, что так может кричать человек. Крик уходил куда-то в ультразвуковой диапазон, затем, сорвавшись, переходил на низкий вой.

— Почему он так кричит? — спросил, ничего не понимая, Долгов.

Но ему никто не ответил. Старпом стер стекавшее с волос и заливавшее глаза масло и лишь тогда увидел, что у Федорова нет ног. Вернее, они были, но короткие, будто детские. Ступни сжавшихся гармошкой хромовых сапог находились там, где у особиста должны были располагаться колени. А серое галифе окрасилось в бурый цвет и собралось клубком где-то в районе пояса.

— Я слышал, что так на тральщиках бывает, — прошептал рядом матрос. — Но никогда не думал, что увижу своими глазами.

Ударом взрывной волны Федорову забило нижние части ног туда, где должны быть верхние. И теперь его берцовые кости находились рядом с бедренными, а кости таза запутались где-то в разорванных внутренностях.

Долгов почувствовал, как у него под масляной пленкой встают дыбом волосы. Неожиданно крик стих. Метания особиста прекратились, и он затих, уставившись в небо немигающим взглядом водянистых глаз.

— Наконец-то, — прошептал кто-то в толпе. — Ужас… Боли не выдержал.

— Да. Даже фашисту такого не пожелаешь.

Рядом прошел эсминец и просемафорил: приготовиться покинуть судно и перейти к нему на борт.

Капитан отвернулся от лежавшего в ногах особиста и мрачно сказал сигнальщику:

— Передай — в помощи не нуждаюсь!

И действительно, через несколько минут пробоину закрыли пластырем и укрепили подпорками. Танкер, хоть и потерял ход, смог двигаться самостоятельно. С судна командира конвоя просемафорили, чтобы русские немедленно покинули корабль, потому что он тормозит общее движение. Но эту команду Изопов оставил без ответа.

Вскоре суда конвоя PQ-17 превратились в точки на горизонте, затем исчезли. Медленно бредущий танкер «Азербайджан» остался один.

Но даже перспектива остаться в одиночестве перед лицом опасности не давила так на команду, как лежавшее на палубе тело особиста. Долгов ушел в корму и задумчиво смотрел на маслянистый след танкера. Он сделал то, ради чего здесь оказался. Рябинин жив и на радистке ни царапинки. Но сцена с Федоровым продолжала стоять перед глазами. На миг Долгов даже забыл, что у него есть заботы поважнее: например, как связаться с «Дмитрием Новгородским», если у него нет рации. Не волновало его и то, что он может и вовсе не дождаться своей лодки, потому что брошенный в одиночку танкер — это все равно что оставшаяся в темном лесу овца. Перед глазами были только жуткие укороченные ноги Федорова. Ни о чем больше он думать не мог, и потому не сразу заметил, как за его спиной собралась почти вся команда во главе с капитаном.

— Анатолий Михайлович, — робко начал Изопов. — Мы к тебе с просьбой.

— Да? — Долгов удивленно взглянул на угрюмые лица моряков.

— Анатолий Михайлович! Умоляю! Хочешь, на колени перед тобой встану? Только спаси экипаж!

— Владимир Никанорович, какие еще колени? Вы что здесь, все контуженные? Как я вас спасу?

Капитан снял с головы фуражку и нервно теребил ее в руках.

— Не злись на нас, Анатолий Михайлович. Да только если ты нам не поможешь, то всем нам дорога одна. В лучшем случае — в лагерях передохнем, в худшем — сразу к стенке поставят. Уж лучше бы сразу немец на дно пустил.

— Ничего не понимаю! За что вас в лагеря?

— Кто же нам особиста простит? Ясное дело, что будущее у нас темное.

— Владимир Никанорович, а вы здесь причем? Его же торпеда…

— Да кто там будет разбираться? Слыхал, может, как в марте на Северном флоте с эсминца «Громкого» во время шторма смыло комиссара. Так всех офицеров расстреляли, а команду расформировали по другим кораблям. А за особиста нас энкавэдэшники однозначно к стене припрут.

— Странно… — прошептал ошеломленный Долгов. — Ну а я? Владимир Никанорович, что я могу сделать? Как я могу вас спасти?

— Можешь, Анатолий Михайлович, можешь! А за нас не сомневайся. Мы одесситы и все друг за друга горой. Никто никому ни слова. А если кто проговорится, я сам утоплю. Все слышали?! — Изопов демонстративно показал команде кулак. — Жизни наши в твоих руках. Ты меня только выслушай, Анатолий Михайлович, а дальше сам решай, жить нам или нет. Так вот…

Каменные ворота Альтен-фьорда отливали серым свинцом на фоне покрывшихся сочной зеленью сопок. Скрывавшийся в глубине материка залив был тих и спокоен. Мелкие волны лениво накатывались на обрамляющие берега каменные выступы и исчезали среди белеющих пеной водоворотов. У входа в бухту чайки устроили охоту на прибившийся к берегу косяк мелкой рыбы и кружили, бросаясь вниз на неосторожно блеснувшие чешуей спины. Уже несколько часов у входа в фьорд, поджидая жертву, неподвижно завис, выставив на поверхность глаз перископа, «Дмитрий Новгородский». Хронометр показывал девять часов утра, но ордер кораблей во главе с «Тирпицем» не появлялся, и пока Дмитрий Николаевич видел лишь кружение дуреющих от изобилия рыбы чаек. Прослушать акустикой корабли во фьорде невозможно в принципе, а потому он не стал Максима даже беспокоить. Заняв позицию в двух милях от входа в залив, командир мог следить за всем в перископ. Осталось только ждать. Первыми показались идущие друг за другом в кильватер два эсминца. Их серо-черные корпуса проскользнули на фоне скал и разбежались по сторонам, проверяя дорогу для флагмана. Дмитрий Николаевич проводил их глазом перископа и вновь развернулся ко входу во фьорд. Линкор еще не был виден, но, возвышаясь над сопками, двигалась его мощная надстройка. Торчавшая еще выше мачта, опутанная тросами радиоантенн, плыла над горизонтом, как распятие крестного хода. Невидимая труба извергала мощный столб серого дыма. Вскоре из-за скалы, скрывавшей длинный рукав фьорда, показался высокий, ослепительно белый нос линкора. На солнце он казался матовым, будто серебряным. Затем показалась громадная орудийная башня. Ее стволы были задраны в небо. Размеры потрясали. Командир смотрел на нос, а где-то за сопкой, будто совсем от другого корабля, двигалась мачта. Рыскавшие зигзагами у входа эсминцы казались путающимися в ногах у слона моськами. Громадная туша все никак не показывалась целиком, хотя нос уже поравнялся с маяками, обозначавшими вход в бухту. Дмитрий Николаевич восхищенно замер и, не в силах оторваться, повис на рукоятках тубуса. Вместе с восхищением пришло осознание, что его план торпедировать линкор сразу на выходе не совсем реален. Стандартные торпеды, которые уже ждали своего часа в торпедных трубах, такому монстру будут, как шлепки ладошкой по заднице бегемоту. Здесь нужна дубина посолидней. И у «Дмитрия Новгородского» такая дубина имелась. И даже не одна, а целых шесть. Торпеда «65–76», официально считавшаяся убийцей печально известного атомохода «Курск», руководящими документами была запрещена к эксплуатации, но из боекомплектов подводных лодок изъята не была. Ну, на всякий случай. Так бывает. Прозванная создателями «Китом», а подводниками «Толстухой» за свой огромный и нестандартный диаметр, она была создана для уничтожения авианосцев и особо крупных линкоров. Пятитонная махина, в которой пятьсот килограммов приходилось на сверхсовременную и сверхмощную взрывчатку, а не какой-нибудь тротил, могла преследовать жертву со скоростью пятьдесят узлов, не оставляя ей на спасение никаких шансов. Для «Толстухи» и торпедные аппараты были свои, увеличенного диаметра.