Вячеслав Хватов - Вторжение

Елена Николаевна всю жизнь провела здесь в Куровском. Учительница. Рассказывая о себе, она едва шевелила потрескавшимися губами. Водой в пятом секторе не баловали. На работу ее в эти дни не гоняли. Елене Николаевне вообще было трудно ходить — болели ноги и почки. Месяц назад к ней в дом ночью вломились кавказцы. Скорее всего, кто-то из соседей стукнул, что она укрывала у себя беглых солдат из ближайшей части. Укрывала — это сильно сказано. Накормила, разрешила переночевать, и все. Вот воздалось.

Привезли Елену Николаевну сразу сюда, зашвырнув через борт грузовика как вязанку дров. Привезли и бросили в яму в автомастерской. Именно эту мастерскую они с Мишкой Гришиным приняли за коровник. Это и был раньше коровник. Потом автомастерская. А теперь смотровые ямы здесь приспособили под камеры для задержанных. В маленьких каменных мешках содержали по три-четыре человека. Вчетвером сидеть там было невозможно, и люди стояли сутками. Иногда по колено в воде. На допросы задержанных водили, кинув в яму веревку. Иначе оттуда было не выбраться.

Американцы Елену Николаевну не пытали и даже особенно не били. Пара зуботычин, и их капитан, позевывая что-то занес в свой ноутбук, после чего приказал гнать ее взашей. А вот ингушам этого показалось мало. Особенно старался такой Теймураз — одноглазый бородач со шрамом во все лицо. Он надел Елене Николаевне так называемую 'варежку' — резиновые трубки с оголенным проводом, на другой конец которого подавался ток.

— Я очень кричала, когда ток пускали, но все остальное вытерпела молча. Боялась еще больше его раздразнить. Он ржал как лошадь и орал, мол плохо танцуешь. Подбавить надо. И добавлял

— А что он хотел? — Костик весь как-то сжался, представив себе эту сцену.

— Он ничего не спрашивал.

Елене Николаевне повезло. Повезло, что ее двоюродная сестра узнала. куда ее забрали и сумела собрать три тысячи евро. На главного из ингушей вышли через посредника — бывшего торговца местного рынка, которого знали еще по довоенной жизни. Им объяснили, надо спешить, иначе их родственница не выдержит. Она плохо переносит яму, может помереть. Муж сестры продал вездеход 'Водник'. Сейчас больше ничего и не ценится. Только золото, продукты или валюта. Кстати ингуши сразу предупредили, чтобы Амеро не приносили. Почему, Елена Николаевна не знала. Но вот так вот. Собранных денег едва хватило, чтобы вытащить ее из пятого сектора, но вот чтобы совсем выкупить, этого оказалось мало.

Вообще Костик вдоволь наслушался рассказов о том, что творится в пятом секторе. Кроме Елены Николаевны его просветил местный синяк. Филя отдавал ему свою порцайку еды, так как его организм уже не принимал ничего, кроме 'огненной воды'. Костик и устроил бартер: хлеб грубого помола, каша или что-то из сухпайка в обмен на тормозную жидкость, что удавалось ему слить во время ремонта техники, которым он занимался по вечерам после работ в поле. Вот в благодарность Филя и развлекал Костика страшилками.

Он сам видел, как об тело одного из задержанных тушили сигареты, потом ему рвали ногти, били по почкам наполненными водой бутылками из-под пепси. Потом скинули в яму с водой, именуемую 'ванной' и вслед дымовые шашки и свето-шумовые гранаты.

Все это совсем не соответствовало представлению Костика о трудовых лагерях, а значит, пора отсюда сматываться. Только как это сделать, если рядом постоянно крутятся чебуреки с автоматами?

Костик посмотрел на рыгающего и отхаркивающегося желчью Филю, и ему в голову пришла отличная идея.

Наутро сонная размеренная жизнь лагеря была нарушена какой-то необычной суетой, царившей в американском секторе. Ингуши тоже не остались в стороне, но в отличие от миротворцев, явно готовившихся встречать каких-то высоких гостей, кавказцы наоборот попрятались в своих палатках. Даже пост возле ангара сняли.

В десять часов в ворота въехал броневик, за которым проследовало несколько армейских внедорожников и белый джип с надписью TV на борту, Из него вальяжно, потягиваясь и жмурясь на ярком солнце вылезли телевизионщики. Но едва они успели оглядеться по сторонам, как из бараков вольнонаемных к ним устремилось едва ли не все местное население от мала до велика. Людская волна едва не захлестнула московских журналистов, и, если бы не американский офицер, буквально за руку выдернувший из толпы их старшего, и не подоспевшие солдаты, оттеснившие народ и окружившие плотным кольцом остальную съемочную группу, телевизионщикам пришлось бы худо. Люди, за последние несколько месяцев вдоволь нахлебавшиеся свободы и общечеловеческих ценностей и все еще помнившие как оно было раньше, видели в журналистах из Москвы частицу своего довоенного прошлого. Может, еще сыграло свою роль и то, что во все времена любая делегация из столицы ассоциировалась с тем самым 'барином', что 'приедет и рассудит'. Прорваться к журналистам пытались в основном женщины и старики. Они что-то кричали, потрясая кулаками, о чем-то просили, что-то требовали, но телевизионщиков уже уводили в американский сектор лагеря. Видя это, один дед схватил булыжник, чтобы запустить им вслед делегации, но вовремя опомнился, покосившись на снайпера, торчавшего на крыше здания бывшей администрации.

Все это не могло не произвести на гостей из Москвы впечатления. Костик хорошо разглядел выражение животного ужаса у молодого паренька, тащившего на плече камеру. Уже позже, когда его, собирающегося на полевые работы выдернули из строя и отправили в американский сектор помочь телевизионщикам с подвисшим ноутом, Костик имел 'счастье' лицезреть этих граждан, обалдевших от всего увиденного. Их старший — не смотря на свой довольно юный возраст, оказался уже довольно матерым журналюгой, лицо которого не раз мелькало толи на канале 'Russia today', то ли еще на каком-либо из центральных каналов. Типичное гламурное чмо. Костик насмотрелся на таких в коридорах МГУ, когда их пары совпадали с парами журфака. Косая, уложенная с помощью лака челка, ухоженные ногти на вялых изнеженных руках. Они и здоровались как-то делая одолжение…

Костик сначала хотел воспользоваться моментом и расспросить, что там сейчас в Москве, да как, но до общения с ним не снизошли, да и у самого Костика голова была забита тем, как отсюда сдрыснуть. В общем, когда он закончил возиться с ноутом и отправился обратно в свой сектор, Котика отловили вылезшие из своих палаток ингуши и определили его в группу крепких мужиков из вольнонаемных, что обычно выдвигались в поля часа через два после основной толпы. Там они обычно, еще повалявшись какое-то время на травке, загружали в старенький ЗИЛ и бортовой УАЗик мешки, наполненные собранным урожаем.

Не успел Костик подумать, что действительность превосходит все самые смелые ожидания, и сейчас вот появилась отличная возможность не напрягаясь сделать отсюда ноги, как от кучки кавказцев-охранников отделился плотного телосложения ингуш и, почесывая левой рукой волосатую грудь, (все они разгуливали в спортивных штанах с лампасами и расстегнутых до пупка спортивных же куртках) положил правую на автомат, ствол которого качнулся в сторону сборщиков овощей.

Черт! Надо было наплевать на этих мужиков и бежать еще по дороге сюда, а теперь придется действовать по старому плану, и не факт, что выгорит.

Костик поплелся к опушке леса, сел на корточки и принялся выковыривать из земли чахлую морковку, поглядывая по сторонам. Где-то здесь рядом должен быть Мишка Гришин, только вряд ли он сможет чем-то помочь. Хорошо, если не стормозит и догадается рвануть за ним.

Один из бородачей, видно, совсем заскучал, присел на поваленное дерево, достал из кармана кулек с шаурмой и собрался перекусить.

Медлить было нельзя, и Костик поглубже засунул два пальца себе в рот.

Михаил Гришин

Костик появился на третий день. К тому времени я уже дожевал последний сухарь и пару раз отлучался в поисках воды. Мой приятель шел третьим с конца в колонне, состоящей из тридцати пяти изможденных, покрытых пылью невольников, которую вели семеро кавказцев с 'калашами' наперевес. Это было ни хорошо, ни плохо. За то время, что я лежал здесь, видел как тех, кто свободно входил и выходил с территории лагеря, так и тех, кого вывозили вперед ногами. Было и такое, что люди, которых завозили в ворота, в обратном направлении уже не появлялись.

Минуя то место, где мы расстались, мой приятель как бы споткнулся и выронил грязный тряпичный сверток. Повезло, ни один из охранников этого не заметил, и вот уже, дождавшись, когда процессия свернет на грунтовку, пересекающую заброшенное свекольное поле, я пробираюсь к своей добыче. Это завернутый в замусоленное вафельное полотенце клейкий серый комок геркулесовой каши с прилепившейся к нему цветастой упаковкой какой-то фигни из стандартного американского сухого пайка.