Вячеслав Хватов - Вторжение

Небо черно от висящих в нем вертолетов прикрытия, на обочинах полно зенитных комплексов. Вся техника одновременно похожа и не похожа на российскую. Повсюду слышна китайская речь.

Добровольцы.

Конечно, неизвестно, действительно так уж добровольно здесь эти китайские парни, но называют их именно так.

Зюмченко вспомнил байку, рассказанную его дедом, воевавшим на корейском полуострове о корейском летчике по фамилии Ли Си Цин. Кстати, китайцы там тоже были.

Значит, это и есть обещанная помощь. Она поражает. Но еще больше поразил Зюмченко Киров, когда грузовик с ранеными пробирался по его улицам к больнице. Везде горят фонари, спокойно гуляют семейные пары с детишками и без, в центре и на набережной тусуется молодежь, влюблённые с букетами обнимаются на лавочках, звучит музык, работают кафе, красиво и спокойно, и не укладывается в голове, что такое может быть, когда в нескольких десятках километров отсюда уже вторые сутки продолжаются бои, гибнут люди, гремят взрывы… Кровь, грязь, разорванные тела, и… Стайка рэперов, выделывающихся на асфальте возле входа в кинотеатр. Ополченцы в окровавленных бинтах, сидящие на дне оврага и дама, выгуливающая на газоне маленькую собачку…

Такие дела.

Михаил Гришин

Хорошо, что хлеб этот выпекали в какой-нибудь местной маленькой пекарне, и мука была нормальная. Иначе держал бы я сейчас в руках не кирпич, который невозможно разгрызть, а склизкую зеленую массу. Любой кусок хлеба в Москве уже на третий день покрывался вонючей плесенью. А тут три месяца прошло.

Кирпич кирпичом, а если размочить его слегка кипяточком, очень вкусно. Особенно, если не ел перед этим больше двух суток.

Я виноват, не утерпел и не стал дожидаться своего нового знакомого, хотя по-человечески надо бы подождать. Он-то не схомячил найденный им пакет с баранками, пока я безрезультатно рыскал по оставленным домам в соседней деревне.

Не благодарное это дело — мародерить. Оно вроде бы и ничье, но бывает, в самый неподходящий момент объявляется владелец. Один раз меня дед из какой-то древней берданки чуть не подстрелил. Причем я даже залезть никуда не успел. Только к загородке подошел. Ну что же, имеет право, поскольку с мародерами разговор во все времена короткий.

Нет, все-таки не пошла мне на пользу моя 'стажировка' в дергаевской банде. Вот что я сейчас делаю? Сижу и копаюсь в чужих вещах. Знаю, что чисто из любопытства и брать ничего не буду, а все равно противно. Тем более парень-то хороший, не жадный, находит жратву гораздо чаще, чем я и все время делится. Правда, странный немного. Вот, например, зачем-то таскает с собой игровую приставку, когда электричества в поселках уже несколько месяцев нет, да и до игрушек ли сейчас.

Огляделся по сторонам. Нехорошо будет, если он меня за этим делом застукает. На фиг, на фиг. Не хотелось бы остаться опять одному. Вместе веселее, хоть и молчун он. Кстати, я тоже не особенно любитель языком почесать. Вот даже не спросил, как его зовут. Сразу как-то не представились друг другу, а теперь и неудобно.

Я закрыл рюкзак своего спутника, положил на место так, как он лежал раньше, потянулся за бутылкой с водой и услышал звук приближающихся шагов.

— О, хлебушек! — парень обрадовался, увидев целую буханку, отмокающую в воде, — А я сегодня пустой. Зато разузнал, что в Куровском новые власти организовали какой-то трудовой лагерь. Говорят, за жратву народ работает.

— Здорово. — Оживился я, но сразу же сник. — Отпадает. Там регистрироваться надо, а у меня теперь микрочипа нет. Сразу загребут, как партизана.

— Херня. Что-нибудь придумаем. — Ответил мой попутчик. — Я официально устроюсь, а ты рядом будешь тусоваться. Перекантуемся.

Подождав пока робот-охранник скроется за углом бывшего коровника, я поднял голову и посмотрел вслед Костику. Он уже успел пересечь поле и сейчас шел по дороге к воротам, не обращая внимания на обнюхивающее его дуло пулемета. Просто так беспрепятственно моему новому знакомому войти в лагерь не удалось. Его тормознули метрах в пятидесяти от блокпоста — обычной пулеметной точки, сооруженной из бетонных блоков и мешков с песком.

Для начала на Костика направили какой-то хитромудрый прибор. Скорее всего, им не понравился его рюкзак, который и просветили на предмет взрывчатых веществ и электроники, потому что сразу после этого на блокпосту засуетились, и в сторону моего приятеля уставилось все, что могло стрелять и плеваться гранатами.

Затем Костику приказали вытряхнуть все свои пожитки на дорогу и отойти в сторону. Я зажмурился и красочно так себе представил, как его тело рвет в клочья очередь из крупнокалиберного пулемета, а потом все, что осталось, грузят в подъехавшую труповозку. Но обошлось. После недолгой паузы из ворот лагеря выкатился робот-сапер. Не доехав до Костика метров трех, он остановился, поводил своим жалом, изучая кучу барахла, сваленную в дорожной пыли.

Чпок — это разлетелась на мелкие куски та самая злополучная 'плейстейшн', скорее всего и ставшая причиной переполоха.

Вот и на фига было ее с собой таскать?

Пару секунд спустя к Костику уже бежали капрал и пара солдат. Приятеля уронили на землю, быстро обыскали, не забыв при этом скрепить пластиковыми наручниками его руки за спиной, и под локотки поволокли в лагерь.

В этот момент я испытал двойственное чувство. С одной стороны, радовался, что такой умный, и не пошел в этот стремный трудовой лагерь, а с другой, ощущал себя полным мудаком, не отговорившим лезть туда Костика. А ведь это я еще толком не знал, что из себя представляет это место. Узнал бы, три дня бы прочь бежал не оглядываясь.

Костя Первухин

Удивительно, но его даже не били, хотя вполне могли и запинать до смерти. Как потом Костику рассказал местный синяк, не понравилось, скажем, чуркам из охраны лагеря что-то в человеке, на нем долго отрабатывает удары их молодежь, а потом, если тушку еще не покинула жизнь, кто-либо из них перерезает ему горло, как барану. Это они так инициализируются. То есть обряд посвящения в мужчины такой. Убьешь кафира — уже типа мужчина. То, что зарезал тварь безответную, пофигу. Главное русского прикончил, значит, воин.

Американцы-то быстро к нему интерес потеряли. Не кадровый военный, не спец из оборонки, так мелкий офисный планктон. Поэтому разбираться с вновь прибывшим предоставили своим подручным ингушам, а те утолив свою жажду на девяти пленных срочниках, чьи обезглавленные трупы валяются в углу за мусорками, к остальному контингенту трудового лагеря всяческий интерес потеряли.

В левой стороне груди у Костика закололо, и вверх пошла удушающая волна дурноты. Беспомощные, ползающие в пыли восемнадцатилетние ребята, которых берут за шиворот и пилят кадык — такое даже вспоминать не было сил.

Американцы не вмешивались в дела местных. Они взяли на себя лишь охрану внешнего периметра, да своего сектора. Ну, разве что еще, в своем следственном отделе возились с особо интересными экземплярами из контингента лагеря. Все остальное было отдано на откуп ингушам.

Сам трудовой лагерь был поделен на пять секторов. Первый — такая мини 'зеленая зона', где в бывшем административном здании устроились миротворцы. Второй — пятачок, сплошняком заставленный большими палатками с надписью МЧС, в которых обустроились ингуши. Третий состоял из синих пластиковых быстровозводимых складов, внутри которых, в самодельных отсеках-комнатушках ютились вольнонаемные работники. За похлебку и за крышу над головой они с утра и до вечера что-то строили или таскались на работы в раскинувшиеся неподалеку поля.

В четвертом секторе стоял ангар из блестящего гофрированного металла, в котором под охраной ингушских автоматчиков содержались невольники, по тем или иным причинам не вызывающие доверия у администрации лагеря. Часть из них тоже под охраной водили на работу на те же поля, а часть использовали на тяжелой и грязной работе внутри периметра. Им приходилось чистить отхожие места, таскать и грузить трупы, убирать в столовой или в пятом секторе.

Из невольников в вольнонаемные никого никогда практически не переводили. По крайней мере, за эти три дня Костик такого не видел. Зато из пятого сектора иногда приносили обессиленных, изможденных людей. На следующий день после того, как в ангар привели самого Костика, сюда принесли измученную пожилую женщину, ую было страшно смотреть. Сама в грязных лохмотьях, на покрытых синяками, распухших ногах истоптанные мужские кроссовки, лицо серое, волосы спутаны и слиплись от спекшейся крови. Женщину положили на подстилку из вонючего сена совсем рядом с Костиком. Несколько часов она только лежала и стонала, потом села и попросила воды. Костик сбегал к ржавой цистерне, что стояла во дворе, и в обрезанной баклажке из-под кока-колы принес ей теплой мутной жидкости. Женщина жадно выпила всю воду и видимо постеснялась попросить еще. Костик сходил еще раз.