Опричник - Геннадий Борчанинов
— Слух прошёл, будто из немцев… Ваши будто город сожгли, — сказал я.
— Да как можно⁈ Мы бы никогда! — воскликнул староста, едва ли не оскорблённо.
Может, даже и не врёт. Но ведь город зажечь могли и без его ведома, в слободе постоянно мелькали новые лица. Купцы приезжали и уезжали, гости столицы никак не учитывались, миграционных служб ещё не существовало. Визы были не нужны, да и границы тут были весьма условными.
— Ты никогда, а вот люди твои… За всех до единого поручиться можешь? — спросил я.
Тот сразу же поник. Даже я за всех своих опричников, которых набирали отнюдь не по объявлению, поручиться не мог, а тут целая слобода самого разного люда. Староста здесь отвечал за порядок да выражал общее мнение, не более.
Впрочем, хватать всех без разбора я не собирался.
— Ежели знаешь чего, догадываешься или подозреваешь кого, сразу говори, — хмыкнул я. — Не то придётся дознание учинять, дольше выйдет, а времени у меня немного.
Старик замотал головой почти как припадочный, будто это могло меня убедить. Нет, мол, никаких подозрений. Если бы он задумался хоть на секунду перед этим, я бы поверил, но он пошёл в отказ сразу же, без раздумий, и это, на мой взгляд, было само по себе подозрительно.
— Стало быть, долгим путём пойдём… — вздохнул я.
Не хотелось. Ей Богу, не хотелось, я бы предпочёл сделать всё быстро, коротким путём, взять тех, на кого покажет староста, расспросить о пожаре и поджоге, провести следственные мероприятия и, в зависимости от ответов, арестовать или отпустить тех несчастных иноземцев, но нет. Придётся работать.
— Взять его, — приказал я.
Мои опричники спрыгнули с коней, посмотрели грозно на собравшуюся вокруг нас небольшую толпу местных жителей. Никто на защиту старосты не вышел.
— Найн! Я скажу, скажу! — завопил старик.
Его нежно взяли под локотки с двух сторон, он растерянно смотрел то на опричников, то на меня. Я сделал знак остановиться, посмотрел на этого Ивана, ожидая подробностей.
— Я слышал… Слух, не более… — торопливо забормотал он. — Якобы город загорелся от свечки, это всё, что я знаю, милостивый государь!
Взгляд у него был перепуганный, но скользкий, будто он всё-таки знал что-то ещё, что лучше скрывать от властей. Или каким-то образом сам был замешан. Или его хорошенько припугнули, зная, что первым спрашивать будут именно старосту. И он этих неизвестных боится больше, чем царских опричников.
— А если с пристрастием тебя допросить? — хмыкнул я, глядя ему в глаза. — Опыт у моих ребят большой, всё вмиг вызнают. Лучше сразу скажи, пока тебе память силком возвращать не начали.
Пытать старика я не собирался, но припугнуть никогда не помешает. Он должен осознать, что его недруги где-то там, далеко-далеко, а мы, наоборот, здесь, и он уже в наших руках. Что ещё немного, и мы начнём выворачивать ему суставы или жечь огнём, и гораздо проще во всём признаться, нежели хранить чью-то противозаконную тайну.
— Если запугал тебя кто, мы к тебе охрану приставим, — добавил я. — А негодяев накажем. Ты только имя назови, кого нам искать.
Старик чуть не плакал, повиснув на руках у опричников.
— О… Майн готт… — выдохнул он. — Я скажу, скажу!
Я кисло улыбнулся. Если это очередная его шутка, и он мне сейчас скажет не то, что я желаю услышать, то придётся припугнуть его ещё… Чего мне не хотелось. Он и так едва на ногах стоит от ужаса.
— Мне говорили… Ох, седая моя голова… Кто-то из заезжих будто бы… — всхлипнул он.
С трудом, будто эти слова драли ему глотку.
Я окинул взглядом собравшуюся вокруг нас толпу иностранных специалистов. Агрессии видно не было, но смотрели настороженно, понимая, что кто-то из них может стать следующим. И наверняка среди них есть кто-то, из-за кого староста опасается говорить.
— Вот видишь, как память прочищается, — хмыкнул я. — Пошли-ка в дом, там побеседуем.
— Нет! Не надо! — взмолился он.
— Ладно… Кто из заезжих? — спросил я. — Вспоминай!
— Фрязин! — всхлипнул старик. — Имени не знаю!
— И что, фрязин город подпалил? — спросил я.
Итальянец, значит. Тут их было немало, с давних лет, традиция приглашать фряжских архитекторов для постройки каменных палат тянулась уже веками. Чего далеко ходить, тот же Московский Кремль строили итальянцы, сделав зубцы на стенах ласточкиным хвостом, как у итальянских гибеллинов, противников Папы.
— Так сказывали! — сказал он.
— Кто? — спросил я. — Кто сказывал?
Хоть что-то новенькое в череде нелепых слухов про Богородицу над городом или черта, ударившего вилами по чьей-то крыше.
— Я! — воскликнул вдруг юноша, предлагавший мне кошель с деньгами. — Я сказывал! Я фрязина с факелом в городе видал! Посреди дня!
— Не надо! — крикнул старик. — Помолчи, дурак!
— Сын твой? — спросил я у старосты.
Тот кивнул.
— Вреда не причиним, не бойся, — пообещал я. — А ты… Поедешь с нами. Разговор долгий выйдет, похоже.
Юноша всем видом показывал готовность к сотрудничеству. Молодец, не оставил папаню в беде. И старик тоже молодец, держался.
Я едва заметным жестом приказал опричникам его отпустить, и они бережно разжали свою стальную хватку. Один из них стрельнул глазами на паренька, мол, брать его, но я покачал головой. Парень и сам готов ехать с нами.
Ему привели лошадь, он забрался в седло, попрощался с отцом. Я твёрдо заверил старосту, что верну ему сына целым и невредимым, и что мы едем для простой беседы, а не для допроса третьей степени. Староста, кажется, не поверил, слишком уж сильно нервничал.
Парнишку тоже звали Иваном, если на наш манер. Просто и бесхитростно.
— Ну и где ты того фрязина видел? — спросил я.
Не удержался, начал разговор прямо на улице, в седле.
— На Дмитровке, — сказал он. — Посреди бела дня, с горящим факелом.
— И что же он, тот факел в крышу сунул кому? — хмыкнул я. — И с чего ты взял, что это фрязин, а не лях или ижорец какой?
— Так я окликнул его, — сказал парень. — Он по-фряжски выругался и убежал. С факелом. А я ругаться на восьми языках умею, понял его.
— Ладно… Опознать сможешь?
