Казачий адмирал (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич

Глава 47

Во второй половине мая я перегнал свою и две новые шхуны к Базавлуку. Там у причала стояло старое суденышко купца Егии Навапяна. А ведь у него наверняка в собственности несколько больших. Хотя на них на Днепре делать нечего. Пусть бороздят моря под командованием наемных капитанов, а хозяин на небольшом суденышке заработает не меньше, торгуя с казаками.

— Ждать тебя с добычей? — спросил он.

— Удачу надо ждать всегда, — ответил я уклончиво, потому что не знал, что замышляет новый кошевой атаман Яков Бородавка.

— Некоторые суда перевозят товар для нас. Если вдруг повстречаешь их, не нападай. Капитаны знают твое судно, сразу опустят паруса, а мы с тобой потом рассчитаемся, — предложил армянский купец.

— Договорились, — согласился я. — Только и с кошевым атаманом согласуй, чтобы меня не обвинили в сговоре с тобой.

— С ним я уже договорился, — сообщил Егия Навапян.

На берегу я встретил еще одного знакомого — Матвея Смогулецкого. Младший сын быдгощского старосты разговаривал с казаками, которые приплыли на одной из шхун. Он собирался в поход, но, видимо, не хотел грести веслами.

— Просится на дуб, — передал мне Петро Подкова, капитан одной из новых шхун, желание Матвея Смогулецкого.

— А зачем он тебе нужен?! Хочешь, чтобы и тебе что-нибудь подсунул?! — поинтересовался я, в упор не замечая младшего сына быдгощского старосты.

— Так это… — начал, но так и не закончил мой сосед.

Если бы Матвей Смогулецкий промолчал, я бы забыл былую обиду, тем более, что его наставник сейчас не у власти.

— Это кому и что я подсунул?! — прекрасно изображая искреннее негодование, воскликнул он и пригладил кулаком сперва правый ус, а потом левый.

— Может, не он… — заступился Петро Подкова, который, в отличие от меня, не догадывался о существовании невербальных сигналов, о языке жестов.

— Такие обвинения кровью смывают! — не унимался Матвей Смогулецкий.

— Ты готов смыть? — спокойно спросил я.

— Я с удовольствием снесу боярскую голову! — попытался он подключить еще и классовый элемент, хотя и сам не из холопов.

— Давай посмотрим, получится у тебя или нет, — предложил я.

В походах дуэли, не зависимо от того, как они закончились, караются смертью. На территории паланки тоже запрещены, но если вдруг случаются, судья изучает обстоятельства и выносит решение. Если один из дуэлянтов погибнет и выяснится, что ссору затеял не он, то победителя, связав, могут положить в могилу под гроб с побежденным и засыпать землей. За пределами Базавлука дуэли в мирное время не запрещались при условии, что проходили честно.

К месту поединка добирались на разных лодках. Это был один из пустынных островков, на котором паслись без присмотра казачьи лошади. Вокруг всего острова росли камыши, но в центре было плато, примерно на метр возвышающееся над уровнем воды. В половодье его затопляло, поэтому трава на плато росла хорошо. Две гнедые кобылы и жеребенок «коровьей» масти, которые паслись на острове, общипали траву до одного уровня, отчего плато напоминало ухоженный газон.

Матвей Смогулецкий не сомневался в победе. И это было не позерство. Я пару раз наблюдал его тренировочные бои с другими казаками. Он явно превосходил их. Наверняка в юности у него был учитель фехтования. Подозреваю, что в первую очередь его учили владеть рапирой, поэтому норовил наносить колющие удары и саблей, чего другие казаки не делали. Они с детства приучались к сабле, к рубящим ударам. О том, как я владею саблей, знали только жители Кандыбовки. Иногда разминался с местными казаками, научив их кой-чему. Мой сосед Петро Подкова сейчас стоит метрах в пяти от нас и с грустью смотрит на Матвея Смогулецкого, потому что знает уровень обоих бойцов. Рядом с ним стоят приятели моего противника и со злорадством смотрят на меня. Уже, наверное, похоронили.

Матвей Смогулецкий сразу ринулся в атаку, изобразил намерение нанести рубящий удар, раскроить мне череп на две равные половины. Сабля у него дорогая: лезвие из хорошей стали, а рукоятка с позолоченными гардой и навершием и темляком из сплетенных, красных и золотых, шелковых шнуров. В последний момент, поняв, что я ухожу от удара, попытался уколоть острием в лицо. Если бы я не видел его тренировки, то все равно вряд ли попался бы на этот трюк. У меня теперь богатый опыт фехтования рапирой и нанесения колющих ударов. Я успевая сместиться малость влево и тут же наношу ответный удар, рубящий. Смерть Матвея Смогулецкого мне ни к чему. Мало ли как судья оценит нашу дуэль. Рубанул по запястью, прикрытому длинным, закрывающем и часть кисти, вышитым золотом, темно-красным рукавом жупана. В следующее мгновение укороченная правая рука младшего сына быдгощского старосты пошла вверх. Конец обрубка мигом покрылся кровью и как бы слился с рукавом. Кисть вместе с саблей, у которой был перерублен шелковый темляк, полетел в другую сторону, к земле. Сабля упала плашмя и беззвучно. Побледневшие пальцы, повернутые вверх, все еще цепко держали рукоятку с позолоченной гардой и навершием.

Тут только Матвей Смогулецкий почувствовал боль и понял, что произошло. Громко взвизгнув, он прижал левой рукой укороченную правую к груди и, приседая, крутанулся на пол-оборота, повернувшись ко мне спиной и словно предлагая рубануть еще и по шее. Я не стал добивать. За отсеченную кисть уж точно судить не будут, тем более, что пострадавший состоял в свите предыдущего кошевого атамана.

Глава 48

В поход вышло без малого три сотни чаек и три шхуны. Этому поспособствовала наша прошлогодняя добыча. Слух о ней разнесся по всем казачьим землям. Правда, среди казаков было много сиромах — новичков, не имеющих ни хорошего оружия, ни доспехов, ни боевого опыта. Чем жестче шляхта и арендаторы-ашкенази выжимали соки из крестьян, тем больше их бежало в Запорожскую Сечь. Казаки называли их голотой и держали на расстоянии. Не потому, что презирали, а не хотели привыкать. Половина новичков гибнет в первом же серьезном бою. Потеря друга — не самое приятное событие, поэтому вояки стараются не дружить с голотой. Если пройдет испытательный срок, не погибнет и не передумает казаковать — тогда и примут сиромаху в воинское братство и назовут лыцарем.

В этом году походом командовал кошевой атаман, но во всех вопросах, касающихся судовождения и тактики морского боя, решение принимал я, причем без участия казачьей рады. Они решали вопросы действий на суше. Кто-то, а мне кажется, что с подачи Якова Бородавки, распустил слух, что мы собираемся напасть на Аслан-город, поэтому его гарнизон не наблюдал, как обычно, со стен, как мы проходим мимо, а прятался в башнях, готовясь пострелять немного и сдаться на милость победителю. В Днепро-Бугском лимане турецкого флота не было. Наверное, капудан-пашу предупредили о нашем походе. Даже на Кинбурнской косе не было турецкого поста. Зато на месте уничтоженного нами Очакова появилось небольшое поселение домов на двадцать. Увидев нашу флотилию, его жители сразу ломанулись в сторону ближайшего леса. Никто за ними не погнался. Всем нужна была добыча покрупнее, но больше всех — новому кошевому атаману. Неудачник на выборной должности не задерживается.

Курс взяли на пролив Босфор. Вышли немного севернее, возле «ложного Босфора» — бухты, отдаленно напоминающей вход в пролив, особенно на экране локатора. Не знаю, насколько бездарным судоводителем надо быть, чтобы перепутать их, но эта бухта запомнит несколько выдающихся капитанов. Вышли к ней вечером, переночевали в море, вдали от берега, где нас не было видно, а утром вошли в пролив Босфор.

Многим казакам места эти были знакомы, поэтому сразу гребли туда, где надеялись взять богатую добычу. Нападения турецкой армии не боялись. От купцов мы знали, что часть турецких войск все еще находится на границе с Персией, а остальные накапливаются на границе с Речью Посполитой. В столице Оттоманской империи остался гарнизон в три тысячи человек, который будет охранять себя и, может быть, гарем султана и заодно его самого.