Александр Михайловский - В царствование императора Николая Павловича
— Красивый храм, — сказал Николай, с любопытством оглядывая его мозаики и купола, — скажите, Александр Павлович, как он называется, и в честь какого события он поставлен?
У Шумилина сжалось сердце. Ему вдруг стало очень жаль этого высокого, красивого и могучего человека, перед которым трепетала вся Россия. И вот так прямо, взять и рассказать ему про ужасную смерть его любимого сына и наследника…
Николай, по-видимому, почувствовав настроение своего спутника, снова побледнел. — Александр Павлович, голубчик, не рвите мне душу, расскажите мне обо всем! Я ведь чувствую, что здесь случилось что-то страшное..
Шумилин проглотил комок, который вдруг подкатился к его горлу. Потом, деревянным и чужим голосом он произнес. — Ваше величество, на этом самом месте 1 марта 1881 года злодеями был убит российский император Александр II, ваш сын и наследник.
Николай шумно вздохнул. Он сдержался, но по его щекам неожиданно покатились слезы. — Сашка, так вот как… Значит здесь, — только и сказал он.
Потом, постояв несколько минут, царь покосился на Шумилина, отвернулся, и, достав из кармана батистовый платок, вытер слезы с лица.
— Николай Павлович, — стал успокаивать его Шумилин, — в вашей истории ЭТО еще не произошло… И не произойдет, если мы вмешаемся в ход вашей истории, и не позволим, что бы то, что случилось в нашей истории, здесь в марте 1881 года, повторилось…
Царь, слушавший вполуха то, что говорил ему Александр, неожиданно встрепенулся, и крепко схватив Шумилина за руку, взволнованно сказав. — Александр Павлович, помогите нашей стране, и нашему народу избежать всех этих ужасов… Я долго думал – кто прислал вас в наш мир, силы добра или зла? Но, без вмешательства свыше здесь точно не обошлось. Послужите во благо, и благодарность всего нашего народа вам будет обеспечена…
Шумилин пристально посмотрел в глаза царю. — Николай Павлович, — сказал он, — вы полностью можете рассчитывать на меня и моих друзей…
Приведя немного нервы в порядок, они прошли по набережной Мойки, дойдя до Певческого мостика. На Дворцовой площади царь долго любовался Зимним дворцом. — А ведь я помню, какой он выглядел совсем недавно после пожара, — задумчиво сказал Николай, — и вот, сейчас он такой же, как и был, когда я въехал в него после ремонта. Только фасад был окрашен в темно-желтый цвет…
А кто в нем сейчас живет, Александр Павлович?
— Никто в нем не живет, — ответил Шумилин, — в Зимнем дворце сейчас находится величайший музей мира. Сотни тысяч людей со всего света приезжают сюда, чтобы полюбоваться на картины и произведения искусства, выставленные в нем.
Николай одобрительно кивнул, — это очень хорошо, Александр Павлович, — сказал он, — люди должны видеть то, что мы и мои наследники сохранили для потомков. А галерея, где выставлены портреты генералов, участников войны 1812 года сохранились?
— Сохранились, — ответил Шумилин. — Мы все с гордостью смотрим на победителей Наполеона… Помните, как у Пушкина?
У русского царя в чертогах есть палатаОна не золотом, не бархатом богата;Не в ней алмаз венца хранится за стеклом;Но сверху донизу, во всю длину, кругом,Своею кистию свободной и широкойЕе разрисовал художник быстроокой.
Тут нет ни сельских нимф, ни девственных мадонн,Ни фавнов с чашами, ни полногрудых жен.Ни плясок, ни охот, — а всё плащи, да шпаги,Да лица, полные воинственной отваги.Толпою тесною художник поместилСюда начальников народных наших сил,Покрытых славою чудесного походаИ вечной памятью двенадцатого года
Нередко медленно меж ими я брожуИ на знакомые их образы гляжу,И, мнится, слышу их воинственные клики.
— Да, хорошо писал покойный господин Пушкин, — отозвался Николай… Они помолчали немножко, шагая по бульвару мимо Адмиралтейства. У дома Лобанова-Ростовского – того самого, со львами – они свернули на Вознесенский проспект, и вышли к площади, на котором стоял памятник императору Николаю I, работы барона Петра Клодта.
— А вот и памятник вам, Николай Павлович, шепнул Шумилин царю, который удивленными глазами смотрел на себя самого, бронзового… — Как видите, у нас помнят не только бунтовщиков. Можете подойти к нему и полюбоваться.
Царь машинально кивнул, и по его щеке снова скатилась слеза.
— Да, сегодня слишком получился слезливый день для самодержца, — подумал Александр, — но иногда слезы смывают с души все плохое и это идет только на пользу…
Наша служба и опасна и трудна…Человек от Бенкендорфа пришел, как и обещал граф, на следующее утро. Едва Одоевский и его гости успели позавтракать, как в гостиную вошел лакей, и, нагнувшись к уху князя, что-то шепнул ему на ухо. Одоевский кивнул, и велел слуге пригласить посланца Александра Христофоровича.
Вскоре в комнату вошел мужчина в сером цивильном костюме, лет тридцати-тридцати пяти от роду, высокий, статный, с приятным, располагающим к себе лицом. Он поклонился присутствующим, и, остановив свой взгляд на Викторе, подошел к нему.
— Их сиятельство просил передать вам это, — сказал гость, доставая из кармана шариковую ручку, с зенитовской эмблемой.
— Если не ошибаюсь, вы ротмистр Соколов? — спросил Сергеев, поднимаясь с кресла навстречу господину из III-го отделения. — Дмитрий Григорьевич?
Ротмистр утвердительно кивнул, и тогда Виктор представился сам и представил свою спутницу. Соколов вел себя спокойно, и было трудно понять – рассказал ли ему граф, откуда, и из каких времен прибыл человек, назвавшийся отставным майором Сергеевым. Скорее всего, нет, но ротмистр своим умом быстро сообразил, что этот пожилой плотный мужчина с седыми усами и шрамом на лбу совсем не похож на тех, с кем ему приходилось сталкиваться ранее.
— Дмитрий Григорьевич, надеюсь, вы не обидитесь, если я буду обращаться к вам по имени и отчеству? — спросил Соколова Виктор, и добавил, — в свою очередь, я не буду возражать, если и вы так же будете обращаться ко мне.
Ротмистр кивком дал понять, что не против, и тогда Сергеев продолжил, — видите ли, Дмитрий Григорьевич, нам – мне и моим друзьям, которые сейчас временно отсутствуют, — хочется, чтобы у нас во время пребывания в Петербурге не было никаких недоразумений с вашими коллегами.
— Граф дал мне надлежащие инструкции, — ответил ротмистр, — только Виктор Иванович, поймите и нас правильно – мы можем гарантировать вам обещание насчет служащих Третьего отделения и жандармов, но не можем вам ничего обещать насчет чинов городской полиции и их руководства из министерства внутренних дел. Тем более, что у Александра Христофоровича уже были некоторые разногласия с графом Строгановым – министром внутренних дел, и Сергеем Александровичем Кокошкиным – столичным обер-полицмейстером.
Сергеев усмехнулся про себя. Столько лет прошло, а соперничество среди силовиков как было, так и осталось. "Всемогущие", как их считали в народе, жандармы, все время ожидали подножки со стороны господ-полицейских, и часто получали ее. И происходило сие не от дурного воспитания и желания подгадить конкуренту. Расчет был что ни на есть шкурный – каждое раскрытое "злоумышление на порядок управления" давал повод полицейским получить новые чины и награды, а также выбить дополнительные ассигнования на "известные цели" – так в документах того времени изящно именовали деньги, выделенные на поощрение тех, кого скромно называли агентами, а попросту – доносчиков.
— Скажите, Дмитрий Григорьевич, — неожиданно Виктор спросил ротмистра, — а приходилось ли вам лично встречаться с теми, кто возмущает лиц разного сословия против монарха и правительства? Если да, то кто они?
Ротмистр на минуту задумался, а потом ответил. — Видите ли, Виктор Иванович, ярых противников существующего строя мне видеть довелось. Но, не они представляют опасность. Их слишком мало, чтобы возмутить народ, и большей частью они не совсем здравы умственно.
Куда опасней другие. Это молодежь, дворянчики от семнадцати до двадцати пяти лет, которые и составляют гангренозную часть общества. Среди этих сумасбродов мы видим зародыши якобинства, революционный и реформаторский дух, выливающийся в разные фразы. Тенденции, незаметно внедряемые в них старшинами, иногда даже их собственными отцами, превращают этих молодых людей в настоящих карбонариев. Все это несчастие происходит от дурного воспитания. Экзальтированная молодежь, не имеющая никакого представления ни о положении России, ни об ее общем ее состоянии, мечтает о возможности русской конституции, уничтожения рангов, достигнуть коих у них не хватает терпения, и о свободе, которой они совершенно не понимают, но которую полагают в отсутствии подчинения. В этом развращенном слое общества мы снова находим идеи Рылеева, и только страх быть обнаруженными удерживает их от образования тайных обществ.
