Беззаветные охотники (СИ) - Greko
Глава 21
Вася. Ахульго, первая половина августа 1839 года.
Победа Шамиля 16 июля стала одной из причин его поражения. Множество сброшенных в ущелье тел русских запрудили Ашильтинку и отравили ее воду. Быстро разлагающиеся на страшной жаре трупы заразили воздух отвратительными миазмами. Удушающий смрад проникал в пещеры, где прятались женщины и дети, и делал положение осажденных невыносимым.
Им и без этого приходилось нелегко. Припасы поступали. А вот с водой было трудно. Бассейн посреди нового аула отключили от питающего желоба еще в первые дни осады. Доставка воды из Ашильтинки не обходилась без ежедневных жертв, причем, гибли самые лучшие, самые проверенные и бесстрашные. Спускать по ночам в глубокую пропасть между двумя утесами, а потом поднимать наверх бурдюки с водой — смертельный аттракцион, а под постоянным обстрелом — вдвойне. Воду приходилось экономить, а тела павших шахидов — хоронить без положенных омовений.
А еще дрова! Их не было. Доставить в нужном количестве невозможно. Питались всухомятку. И слабели с каждым днем. В стан защитников Ахульго пришли повальные болезни.
Имам собрал совещание, чтобы обсудить дальнейшие планы. Долгие беседы вели в подземной мечети, в которой творили намаз во время русских обстрелов.
— Единоверцы, мы уже сделали невозможное! Наш подвиг в горах не забудут и через века! — все согласно загудели. — Пришла пора непростых решений.
— Твой блестящий план, имам, не вышел, — печально сказал Сурхай из Коло, несколько раз выезжавший из Ахульго для сбора нового войска. — Трусливые, слабые сердцем жители Нагорного Дагестана не ударили урусам в тыл, как мы все надеялись. Сколько раз я призывал их отбросить нерешительность. И слышал в ответ: «Мы лишились своих почтеннейших старейшин и хороним погибших в Аргвани». Соседние с нами общества предпочли выжидание отваге.
— Сейчас благоприятный момент для трюка, который мы провернули в Телетле два года назад. Урусы раздавлены поражением, которое мы им нанесли. Можно договориться на выгодных для нас условиях. Заключим аманатский мир и уйдем из Ахульго, несломленные и с оружием в руках, — предложил один из мюридов, Дауд-хаджи, который сражался еще вместе с Кази-муллой и имел опыт парламентера.
В 1837 году генерал Фези осаждал ауль Телетль, где собрались главные вожди газавата. Расстреляв почти все боеприпасы и потеряв лошадей, русские не смогли сломить горцев и согласились на переговоры. Шамиль выдал аманатов-заложников, включая своего племянника Гамзата, и подписал обязательство не вредить русским, пока они не вредят ему. Выигрыш от этого мира для имама вышел больший, чем несломленная оборона аула. Впервые русский генерал признал Шамиля светским и духовным вождем Дагестана, при этом, не добившись ничего взамен, кроме пустых обещаний.
— Боюсь, мои сподвижники, ныне так просто мы не выкрутимся. Я уже отправлял к урусам посланцев. Их даже не приняли.
— Быть может, сейчас, при виде горы трупов у подножья Ахульго, они изменят свою точку зрения?
Решили отправить к русским чиркеевского жителя Биакая. 27-го июля по случаю переговоров было объявлено двухчасовое перемирие. Бомбардировки прекратили. В Ахульго все жители высыпали из душных каменных нор, наслаждаясь «свежим» воздухом. После зловония пещер даже такой воздух был отрадой. Все радовались как дети. Спешно убирали разложившиеся трупы, чтобы хоть на капельку облегчить свое положение.
Биакай вышел к караулам куринцев. Унтер-офицеру Девяткину было приказано сопроводить горца в ставку командующего. До главной штаб-квартиры было неблизко. Миновали Сурхаеву башню, расположение батальонов. Добрались до горного ручья, на берегу которого, на небольшой возвышенности, была установлена кибитка Граббе с открытыми из-за жары боковыми стенками. Ее стерег караул, в который, как в награду, брали наиболее отличившихся. Сегодня — от ширванцев, подавших пример невероятной стойкости.
Адъютант генерала выслушал посланца. Пошел доложить. Вернулся.
— Генерал-адъютант вас не примет. Передайте Шамилю: в удостоверение искренности его намерений мы требуем предварительную выдачу его сына в заложники.
— Но…
— Пошли, басурманин! — грубо прервал его Вася. — Сказано тебе: переговоров не будет. Вот и топай, пока я добрый.
Он с ненавистью смотрел на горца. В его ушах еще звучали крики солдат, которых еще недавно добивали и мучили всю страшную ночь после штурма. Точно также реагировали все встреченные на пути туда и обратно нижние чины. Ширванцы из почетного караула с трудом сдержались, чтобы не сорваться. Офицеры были более терпимы, но солдат не одергивали, когда они шептали:
— Дай срок, гололобый! Доберемся мы до ваших глоток! Тогда пощады не ждите!
Биакай вернулся на следующий день. Передал новые предложения Шамиля — выдать несколько заложников, но не сына. Граббе его даже слушать не стал. Впрочем, чиркеевец к этому был готов. Он не стал возвращаться в Ахульго, а отправился в родной аул.
— Ох уж мне эти азиатские хитрости! — хмыкнул Граббе, когда ему доложили.
На беду Шамиля и всех осажденных генерал вцепился в Ахульго подобно бульдогу — его челюсти разжать было невозможно. Не только опрометчивый ход Фези побуждал его к непримиримости. Он руководствовался приказом: покончить с мятежником. Только так он и относился к Шамилю. Видел в нем не равного, не общепризнанного лидера Дагестана, а фанатика- инсургента и требовал безоговорочной капитуляции. Русские войска страдали если и меньше осажденных, то ненамного. Да, на их головы не сыпались ядра и гранаты. Но они также страдали от болезней, маясь животами, от жары и зловония из ущелья, заваленного трупами, от недостатка продуктов. Из-за отсутствия кормов пришлось распрощаться с конницей, распустив по домам горскую милицию и отправив казаков на Шамхальскую равнину. Граббе на все это было плевать с высокой колокольни. Он был готов биться до последнего солдата, не думая о последствиях. О тех долгоиграющих обстоятельствах, которые потом вылезут со всей очевидностью, но уже будет поздно. Он просто не принимал их в расчет, демонстрируя вопиющую стратегическую некомпетентность. Победа любой ценой — и баста!
Шамиль не понял, с кем имеет дело. Вновь и вновь он пытался договориться, как только русские заняли левый берег и положение стало вовсе отчаянным. Вновь и вновь в русский лагерь прибывали посланцы имама — 7, 8 и 9-го августа. Сперва от телетлинского кадия Кабид Магомы, предложившего посредничество. Потом снова появился Биакай, сообщивший, что Шамиль склоняется отдать сына, чтобы продолжить переговоры. Но все сочли его слова за очередную уловку.
— Сдача Шамиля и его мюридов военнопленными произвела бы в горах более морального влияния, чем взятие штурмом Ахульго, — сказал Граббе своим генералам. — С шамилевской сектой и имамом было бы покончено окончательно. Но они крутят. Без нового тяжелого штурма не обойдёмся.
Шамиля побуждали к переговорам его соратники. Как только кольцо блокады замкнулось и начались бомбардировки со всех сторон, в «замке» стало совсем туго. День и ночь снаряды крушили укрепления и жилища мюридов. Они не успевали их восстанавливать. Голод, болезни, невозможность эвакуировать раненых и особенно жажда поколебали сердца самых бесстрашных. Имам не возражал, глядя на страдания своих людей.
— Я отвел нам три месяца на оборону, — признался он Сурхаю. — Но мы не выдержим. Люди превратились в тени. Наша скала трясется от взрывов. Дышим пылью, гарью и вонью от трупов. Все засыпано осколками и пулями так густо, что никогда на нашей горе не вырастет ни деревца, ни кустика. Вода, которую мы пьем, отравлена. Гибнут дети, наша надежда. Я выхожу ночью на открытую площадку и, не обращая внимания на опасность погибнуть, обращаюсь к Аллаху с вопросом: «Быть может, я недостоин? Мне мнилось, что ты дал мне жизнь для возвеличивания и прославления святой веры. Мне, жалкому беспомощному существу, недостойному такого высокого назначения. Подари мне смерть и возложи дело газавата на могучие плечи более сильного, способного и вполне достойного твоего благословения раба».
