Врата в Сатурн - Борис Борисович Батыршин
Андрей отрицательно помотал головой — впрочем, никто из собравшихся на мостике не ожидал другого. Да и с чего бы? После первого прыжка, отправившего корабль на половину астрономической единицы от родной планеты, её голос был слышен в эфире вполне отчётливо. После второго, когда дистанция разом выросла вчетверо, ловить земные передачи получалось уже неуверенно и нечасто. Ну а теперь, когда между ними было больше восьми с половиной астрономических единиц, наушники радистов забили треск и шипение — эфирный отпечаток вездесущего солнечного ветра вперемешку с «электромагнитным голосом» Сатурна — которые изредка прерывались заполошной морзянкой «Лагранжа». И по другому не будет, пока они не соберут и не установят снаружи, на обшивке «Зари» огромную, похожую на сложный многолепестковый золотой цветок, антенну сверхдальней связи. А ведь есть ещё, припомнила Юлька, те странные помехи, о которых говорилось во время памятного совещания на «звезде КЭЦ». Что вызывает их, установить пока не удалось, и они по-прежнему выматывают нервы операторам земных систем дальней и сверхдальней космической связи…
Волынов нажал несколько кнопок на пульте. В левом верхнем углу экрана быстро побежали колонки зеленоватых цифр. Юльке они ничего не говорили, но капитан изучал их минуты полторы, причём весьма внимательно.
— Поляков, свяжитесь с «Лагранжем». — сказал он, оторвавшись, наконец, от экрана. — Передайте — расчётное время прибытия самое большее, через четверо суток, плюс-минус три часа.
Он помолчал и добавил негромко:
— Если мы хотим застать наших товарищей живыми — надо дать им надежду.
— А я вам говорю — этот сигнал не чтоиное, как след выходного тахионногозеркала! И совсем рядом, в каких-то ста тысячах километров! А значит, 'Заря уже здесь!
Леднёв едва не кричал. Глаза у него были красные, как у кролика. Сколько же он не спал, подумал я — двое суток, трое? Наверное, с того самого момента, как с «Зари» сообщили, что не собираются намерены ещё раз — уже в четвёртый, за этот полёт! — использовать тахионную торпеду, для того, чтобы разом оказаться близко к Энецеладу, а не тратить время на то, чтобы ползти планетоиду через пол-системы на ионных движках. Леднёв тогда засел в приборном отсеке и не выбирался оттуда, разве что в гальюн; даже бутерброды и кофе я таскал ему на рабочее место. Леонов, узнав о решении капитана «Зари», отменил режим экономии воды. «Всё равно они — наша последняя надежда, — заявил он в ответ на недоуменные вопросы, — и если с ними что-нибудь случится, мы погибнем вслед за ним. И никакие контейнеры нас не спасут, лишь продлят агонию, ведь других кораблей, способных добраться до системы Сатурна, у Земли пока нет…»
Как ни странно, это решение взбодрило обитателей «Лагранжа» не меньше, чем появление «Зари». Они увидели в нём неколебимую веру в то, что всё обойдётся благополучно — а раз так, стоит ли переживать? Кое-кто даже шутил, что начальник станции решил дать людям возможность принять душ, постираться и вообще привести себя в божеский вид — в самом деле, не встречать же посланцев Земли грязными, вонючими, с небритыми физиономиями?
— Хотелось бы думать, что вы правы, Валери! — Гарнье произнёс имя Леднёва на французский манер, с ударением на последний слог, проглатывая «и краткое». От этого оно звучало словно женское, что раздражало Валерку несказанно. — Но, к сожалению, пока не могу разделить вашего оптимизма.
— Что же вам ещё нужно, мусью? — Астрофизик намеренно исказил это французское словечку, видимо, в отместку за давешнее «Валери». — Вот и ответный всплеск на Энцеладе мы засекли! Какие ещё могут быть сомнения?
«Нервы у всех, сдают, вот что… — подумал я. — Оно и неудивительно — после стольких-то месяцев, проведённых в замкнутом пространстве, в девяти миллиардах километров от дома, с сомнительным шансами выбраться живыми… Даже начальник станции стал раздражительным, и это с его-то железной нервной системой! Что уж говорить о таких, как Гарнье и Валерка — особенно после выматывающих качелей между жизнью и смертью, надеждой и отчаянием, которыми потчевала нас судьба за последние пару недель…»
— Я мог бы возразить, что мы не знакомы с особенностями «зеркал», возникающих при срабатывании тахионных торпед, — продолжал француз. Голос его звучал снисходительно, словно у учителя, объясняющего нерадивому школяру прописные истины. — Но не буду тратить на это время, поскольку самой «Зари» мы до сих пор не обнаружили ни в радио- ни, тем более, в оптическом диапазоне. Куда, по-вашему, она делась?
— Хм… позвольте мне, профессор? — заговорил Арно. Гарнье покосился на него с неудовольствием.
— Направление на след тахионного всплеска, о котором твердит нам мсье Леднёв, практически совпадает с вектором на Тетис. — канадец заговорил, не дожидаясь позволения своего шефа. — Сейчас находится в противостоянии с Энцеладом. Расстояние между ними минимально — шестьдесят четыре тысячи километров по прямой, соединяющей эти два планетоида и Сатурн. Если «Заря» вышла из прыжка позади Тетиса, то вполне естественно, что её сигналы могут до нас и не доходить. Надо немного подождать, вряд ли больше суток — и тогда всё станет ясно.
— Значит, будем ждать. — согласился Гарнье, с явной, как мне показалось, неохотой. Это было странно — неужели он не хочет, чтобы «Заря» появилась как можно скорее? Или неприязнь, возникшая в последнее время между ним и Леднёвым сильнее даже желания жить? Нет, разумеется — просто француз с его вздорным характером не может упустить случая кольнуть оппонента.
— Не вижу, о чём тут спорить, коллеги! — Я старался говорить как можно мягче, но в ответ удостоился лишь раздражённого шипения Гарнье — «тоже мне, коллега нашёлся, гусь свинье не товарищ…» — Столько ждали — подождём ещё сутки, это, в конце концов, ничего не изменит. Но на вашем месте я бы рассказал об этом Леонову — всё же начальство, ему нужно знать. Да и субординацию пока ещё никто не отменял, не так ли?
II
Из записок
Алексея Монахова
'…В моей жизни немало было моментов, про которые хотелось сказать «…никогда не забуду». Одни из них действительно сохранялись в памяти довольно
