Таких не берут в космонавты. Часть 1 - Андрей Анатольевич Федин
Я пробежался взглядом по залу — табличек с буквами «М» и «Ж» на стенах не заметил. Обратился за подсказкой к двоюродной сестре: поинтересовался у неё наличием в кафе уборной. Лукина испачканной мороженым и шоколадом десертной ложкой указала мне в направлении входа в кафе и гардероба. Я кивнул. Заметил, что Света Клубничкина взяла паузу в монологе. Она будто прикидывала, какое отношение заданный мною Иришке вопрос имел к её рассказу о «вечном в искусстве», «поисках вдохновения», «предназначении» и «цели в жизни». Я отлепил своё бедро от Светиного колена, выбрался из-за стола.
— Я с тобой! — известил меня Черепанов, тоже налегавший сегодня на лимонад.
* * *
На выходе из туалета я столкнулся с Тюляевым.
Грозно щуривший глаза Геннадий преградил мне дорогу в зал кафе. Поверх его плеч на меня хмуро смотрели братья Ермолаевы. У меня за спиной недовольно засопел Черепанов.
— Поговорим? — спросил Гена.
Он выставил вперёд руку: с открытой ладонью. Но не прикоснулся к моей груди. Сверлил моё лицо взглядом.
Жидкие чёрные усы на его верхней губе изогнулись дугой.
— О чём? — спросил я.
Почувствовал, что от Геннадия пахло одеколоном. Уловил древесно-мускусные нюансы аромата, запах хвои.
— Ты знаешь, о чём, — заявил Тюляев. — Москвич, не прикидывайся дураком. О Светке.
У меня за спиной кашлянул Черепанов.
Я кивнул.
— Ладно. Давай. Поговорим.
Попятился обратно в помещение уборной.
Тюляев и Ермолаевы вошли туда вслед за мной, прикрыли дверь.
— Говори, — сказал я. — Слушаю тебя внимательно.
Остановился около ближайшей к выходу раковины. Посмотрел Тюляеву в глаза.
На мгновение мне почудилось, что я беседовал сейчас со своим старшим сыном. Тот тоже в подростковом возрасте на меня временами посматривал вот так же: с вызовом и с плохо скрытой обидой во взгляде.
Геннадий указал на меня пальцем. Но не прикоснулся ко мне и сейчас.
— Не лезь к Светке! — сказал он. — Ты слышишь меня, Пиняев?
Я снова кивнул.
Ответил:
— Слышу. Слышу, но не понимаю.
Я пожал плечами. Рассматривал карие глаза Тюляева.
Геннадий поднял руку выше — теперь кончик его чуть изогнутого указательного пальца смотрел на мой подбородок.
— Не лезь к Светке, — повторил Гена.
Я не сдержал улыбку: уж очень точно Тюляев изобразил моего вспыльчивого сынишку.
Покачал головой и сказал:
— Поясни, Гена. Не понимаю.
Тюляев поиграл желваками на скулах.
— Что тебе не понятно, московский мальчик? — спросил он.
— Выясняю значение термина «лезть». Что ты имел в виду?
Геннадий спросил:
— Самый умный, да?
— Поумнее многих, — согласился я. — Но чужие мысли не читаю. Поэтому и переспрашиваю. Подозреваю, что мы с тобой, Гена, по-разному трактуем слово «лезть». Ни под юбку, ни за пазуху я к Клубничкиной руки не совал. Во всяком случае, пока.
Геннадий вздрогнул, будто я наступил ему на ногу. Он стиснул зубы — я услышал их скрежет.
— А если бы и «полез»? — спросил я. — То… что?
Я развёл руками.
Сказал:
— Геннадий, какое твоё дело до меня и до Клубничкиной? Ты вообще, кто? Её родственник? Или её муж? Какие у тебя могут быть ко мне претензии? С какой стати? Не ты ли, Гена, сейчас «лезешь» не в своё дело?
Тюляев сверкнул глазами. Но он и сейчас не вцепился в мой джемпер, как это во вторник сделал его приятель. Тюляев уже не указывал на меня пальцем — он сжал пальцы в кулак.
Геннадий опустил руку, приподнял подбородок. Его глаза оказались почти на уровне моих глаз.
Секунд пять мы молчали, бодались взглядами.
Чёрные волоски на верхней губе Тюляева смешно топорщились, будто иглы ежа. Я улыбнулся.
— Давай, москвич, — сказал Геннадий. — Один на один. Как мужики. Прямо сейчас.
Он приблизился ко мне на полшага.
Я почувствовал: запах одеколона усилился, к нему добавился и запашок табачного дыма.
— Здесь? — спросил я.
Развёл руками. Заметил, как переглянулись браться Ермолаевы.
Почувствовал, как Черепанов дёрнул меня сзади за джемпер.
— Вася, не надо! — сказал Алексей. — Услышат шум. Позовут дружинников. Вас задержат за драку в общественном месте. И отведут в отделение к его папаше. Потом ещё и в школу бумагу пришлют. И в комсомол. Тебе оно надо?
Я не обернулся, всё ещё глядел Геннадию в глаза.
Тюляев пренебрежительно скривил губы. Посмотрел мимо моего плеча. Фыркнул.
— Никого не позовут, — сказал он. — Не ссы, Черепушка. Что ты придумал? А если и позовут…
Геннадий посмотрел мне в лицо.
— Скажешь, москвич, что я первый начал, — заявил он. — Я отнекиваться не стану. А потом уж как-нибудь… разберусь.
Тюляев расправил плечи, выпятил грудь.
Я ухмыльнулся: вспомнил, что мой старший сын вот так же вёл себя перед схватками во время соревнований.
— Вася, не слушай его, — сказал Черепанов. — Здесь драться нельзя.
Я почувствовал, как азартно затрепыхалось у меня в груди сердце. Чуть изменил стойку: шагнул вперед левой ногой, локтем прикрыл печень. Увидел, как поднял руки на уровень груди Тюляев.
Дверь уборной резко распахнулась, в комнату вошли сразу трое парней — уже не школьников. Братья Ермолаевы расступились. Пришлые парни с удивление окинули нас взглядами, прошли мимо нас к кабинкам.
Тюляев шумно выдохнул, словно спустил пар. Его плечи слегка поникли.
Он посмотрел мне в глаза и заявил:
— Ладно, москвич. В понедельник поговорим. Один на один. Без свидетелей. Договорились?
Он всё же ткнул меня пальцем в грудь.
— Договорились, — ответил я.
Ребром ладони отбил его руку в сторону.
Ухмыльнулся и добавил:
— Поговорим, Гена. Если не передумаешь.
Тюляев скривил губы.
— Я не передумаю, — сказал Геннадий. — Даже не надейся, москвич. Слово даю.
Он резко развернулся и зашагал к выходу из уборной. Братья Ермолаевы поспешили за ним.
* * *
— … Летом я ездила вместе с мамой в Сочи, — сказала Клубничкина. — Там мы познакомились с настоящей киноактрисой…
Я следил за
